ничто не утомляло. Длилось это 420 дней и ночей, затем время путешествий навсегда миновало. Воротившись домой, все вдруг почувствовали неодолимый интерес к театру и кино. Дни и ночи напролет шли нескончаемые представления. И никто даже на минуту не отвлекался на другие занятия. Почти четыре года длилось это сладостное время, затем и оно миновало. Оно сменилось эпохой кабаков и ресторанов. Человечество провело там безвыходно 2 года.

Этот период сменился куда менее приятным. 320 дней и ночей человечество просидело на унитазе, ни разу не привстав… Все обрадовались, когда этот период наконец-то навсегда кончился. Но что касается гигиены, то он имел весьма опасные последствия. Все люди, без исключения, заболели. 780 дней суждено им было болеть, не вставая с постели.

Это было последнее, что входило в их жизненные задачи. И тогда все умерли.

Государственный советник Рвениус явился к Господу для доклада и проговорил с нижайшим поклоном:

— Смею доложить Вашему Всемогуществу, что всемирная плановость хозяйства полностью внедрена.

Всевышний раскурил свою трубку, глубоко затянулся, а затем спросил:

— Ну а как же нам быть дальше?

— Разумеется, начать всё сначала, — заявил Рвениус.

— Чудненько! Но, господин государственный советник, осел вы мой ненаглядный, в таком случае годы любви надо было приберечь на конец или же отвести специальное время для обзаведения детьми. Ведь теперь всё человечество вымерло, и мне ничего другого не остается, как совершить всё сотворение мира сначала.

Государственный советник Рвениус хотел ещё что-то возразить, но мощный пинок господень уже направил его в ад.

В аду он немедленно сунулся с докладом к Люциферу, чтобы изложить ему свои предложения по реорганизации ада. Никогда прежде Люциферу не приходилось так смеяться.

— Но господин государственный советник, дорогой мой! Неужто вы не знаете? Организованный порядок — это ведь и есть сам ад!

ГУСТАВ МЕЙРИНК

ИСТОРИЯ ЛЬВА АЛОИСА

История льва Алоиса была следующая. Матушка родила его на свет и тут же скончалась. Своими слабыми лапами, мягкими, точно пуховки для пудры, старался он разбудить её, — измученный жаждой, он погибал от палящего полуденного зноя.

— Как выпивает солнце утреннюю росу, так выпьет оно и его жизнь! — вдохновенно восклицали павлины на развалинах древнего храма, с пророческим видом потряхивая радужно-сизым оперением.

Так и случилось бы, если бы не проходили мимо овечьи отары самого эмира.

Колесо Фортуны повернулось.

— Пастухов у нас нет, тьфу-тьфу, не сглазить бы! Пастухи вечно во всё суются. Отчего ж не подобрать этого львенка? — рассудили овцы. — Кстати, и вдова Бовис обрадуется, ведь она обожает воспитывать. С тех пор как её старшенький отбыл в Афганистан после женитьбы на дочери верховного княжеского Барана, ей по временам бывает так одиноко…

И госпожа Бовис радушно приняла львиного детеныша и стала выхаживать его, холить да лелеять вместе с Агнессой, своей родной доченькой.

Против был только господин Смушка Цетерум, сириец родом, кривоногий курчавый брюнет. Склонив голову набок, он молвил певучим голосом:

— Бе-бе, всё это к беде-е!

Но он всегда умничал, и потому никто не придал его словам должного значения.

Львенок подрастал не по дням, а по часам, и скоро его крестили и нарекли Алоисом.

Госпожа Бовис на крестинах не раз смахивала слезу, а служка Баранья Башка записал в книге «Алоис» и поставил три крестика вместо фамилии. А чтобы всякий сразу смекнул, что дитя-то незаконнорожденное, сделал эту запись на отдельном листе.

Детские годы Алоиса текли подобно светлому ручейку. Он был хорошим мальчиком и не мог вызвать нареканий, разве что за какие-нибудь тайные шалости. А уж до чего умилительно было смотреть, как пасется малыш вместе с ягнятками и по-детски беспомощно, однако со здоровым аппетитом старается разжевать жесткие пучки тысячелистника, которые застревают у него между длинных клыков.

Каждый день они с сестричкой, малюткой Агнессой, и её подружками ходили гулять в бамбуковую рощу, и то-то было там веселья да разных игр да утех!

— Алоис, — всякий раз просили девочки, — покажи нам когти, ну, пожалуйста, Алоис!: — А стоило ему выпустить когти, девчушки хихикали, краснея, шушукались и возмущались: — Фи, как неприлично! — Но потом всё равно опять просили показать.

Глубокая сердечная склонность рано зародилась у Алоиса к маленькой тонкорунной Схоластике, любимой дочурке господина Смушки.

Часами сиживал он подле неё, а она плела ему веночки из незабудок. Если они оставались наедине, он читал ей такие прекрасные стихи:

Хочешь ты пасти барашка?

Дам тебе ручного я:

Щиплет травку белый бяшка

И играет у ручья…[25]

И она проливала сладкие слезы умиления.

А потом они играли среди сочной луговой зелени и резвились до упаду.

Когда он, разгоряченный ребяческими забавами, приходил вечером домой, госпожа Бовис, задумчиво поглядывая на его гриву, только и говорила: «Молодо — зелено!» И ещё: «Ах, сыночек, что-то ты нынче опять разлохматился!» Матушка Бовис была сама доброта…

Алоис достиг отроческого возраста, и главной радостью его сделалось ученье. Первый ученик, в школе он всегда отличался образцовым прилежанием и примерным добронравием, а по пению и ритмическим танцам неизменно получал высший балл.

— Правда ведь, маменька, — говорил он каждый раз, принеся домой похвальный отзыв господина учителя. — Правда ведь, когда я вырасту, я смогу стать директором театра?

И всякий раз госпожа Бовис украдкой утирала слезу. Милый мальчик, невдомек ему, что эту должность может занимать лишь самый настоящий баран. Она вздыхала, гладила его по головке, приветливо помаргивая глазами, и с нежностью глядела, как бежит он на лужок делать уроки, — нескладный такой, с тоненькой шейкой и кривоватыми слабыми ножками, какие бывают у подростков.

«Осень наступила…» И тогда было сказано: «Детки, будьте осторожнее, не ходите далеко, особенно в сумерках, когда солнышко садится. В недобрые края пришли мы — кровавый убийца, свирепый персидский лев творит здесь разбой».

И всё более диким становился Пенджаб, всё мрачнее, всё суровее природа.

Скалистые отроги гор близ Кабула вонзаются в зелень долин, бамбуковые заросли встают дыбом от страха, а над болотами лениво витают белоглазые демоны лихорадки, при каждом вздохе исторгая тучи ядовитой мошкары.

Овечье стадо в молчании и страхе шло ущельем. За каждой скалой — смертельная опасность.

И вдруг воздух содрогнулся от жуткого глухого рева — вне себя от ужаса овцы бросились бежать.

Огромная тень метнулась из-за ближней скалы — прямо на господина Смушку, который шел последним.

Могучий старый лев!

Господин Смушка, без всякого сомнения, погиб бы, но в этот миг произошло