— Я лично не увидел художественной ценности этого снимка, — Борис жестом показал, что не намерен говорить больше.

Я пожал плечами. По крайней мере, иллюзий насчёт Бориса у меня не было никогда.

* * *

Домой я вернулся почти вовремя. Накрапывал мелкий дождь. Красный щебень дорожки от гаража в сторону крыльца побурел и стал некрасивым. Под яблоней натекла лужа, будто яблоня долго плакала. Я непроизвольно вспомнил Дарью Дмитриевну — жива ли она ещё?

Оля мелькнула в окне. Щелкнула дверь, на крыльцо выскочил довольный Рикошет. За лето он превратился в длинноногого нескладного подростка. Испугавшись дождя, он загарцевал на месте, пока его не вытолкнул разлетевшийся ко мне Васька.

— Дождь же идёт! — схватил я его на руки, и Васька хрипло заржал. — Ну и тебя и голос. Как у Высоцкого.

Следом вышла Оля и закричала на Ваську. Он был в белой пижаме со слонами, и капли воды оставляли на слонах тёмные капли.

— Бегом! — приказала Оля. — И так чишешь.

Она шлёпнула Ваську по спине.

За семейной драмой из прихожей наблюдал Вантуз. Мы пошли внутрь дома, но Вантуз из духа противоречия сиганул наружу. Васька рванулся было следом, чтобы пройти мастер-класс гулянья под дождём, но я перехватил его и потащил, хохочущего, на кухню.

Оля была в хорошем настроении. Ей хотелось петь.

Накладывая мне гуляш, она сказала:

— Гуляш — хорошее имя для кота. Назвали Вантузом, теперь при гостях не удобно. А гуляш — от слова гулять.

Петь Оля не умела, но любила. При мне, словно из уважения к музыкальному прошлому, она старалась не петь, в крайнем случае читала стихи. Но иногда, в эйфории, она всё же решалась стерпеть пару колкостей и затягивала какую-нибудь мелодию в огурец или расчёску, как в микрофон. Зато пела она самозабвенно и хорошо при этом двигалась. Особенно в ванне.

Ей не терпелось чем-то поделиться. Когда мы наконец поели, она сверкнула глазами, выдворила Ваську в его комнату и притащила планшет.

На изображения были макеты баннера наружной рекламы. На всех плакатах была Оля, одна или в окружении ещё двух коллег, одну из которых, Марину, я мельком видел в их центре.

— Теперь я лицо компании, — смеялась она.

Оля хоть и возглавляла офтальмологию, на снимках держала стетоскоп или молоточек или пробирку или не держала ничего, а жестом приглашала к открытой двери медцентра, словно внутри ждали не шприцы и скальпели, а, допустим, массажный салон.

Текст на баннере обещал внимательность персонала и всё такое. Затаённая улыбка Оли, которую я хорошо знал, обещала нечто большее. Она смотрелась чертовски хорошо.

Я сказал ей об этом.

— Блин, там такой фотограф шикарный, Пётр Бестемьянов, ты его знаешь? — затараторила она. — Он, по-моему, для интернета не работает. Гляди. Лучше, чем на свадебных снимках. Вот ещё. Реально весело было.

Макетов оказалось около десяти. Она пробовалась последние три дня, но мне не рассказывала, чтобы не портить сюрприз.

— Хотели ещё Людмилу Сергеевну поставить или Стаса из хирургии, но потом Мазеев посмотрел макеты и утвердил меня. И Бестемьянов сказал, что у меня самые правильные пропорции лица, и что оно как бы вызывает доверие. Вообще он сказал, что я клёвая.

Я почувствовал раздражение. Когда твою жену хвалит какой-то похотливый фотограф, ревновать естественно и бесперспективно. Может быть, Оле было бы приятно, чтобы я поревновал. Но моя ревность слишком быстро хватается за холодное оружие.

Я загнал ревность подальше и хотел отложить планшет, но Оля остановила:

— Погоди, вот, смотри, — она открыла другую папку. — Это мы просто дурачились. Он потом мне отдал снимки. Блин, такой клёвый.

Видимо, снимки были сделаны во время пристрелки. Оля то изображала Мерлин Монро, прихватив полы короткого медицинского халата, то делала задумчивый и отрешенный вид.

— Ладно, здорово. Ты правда очень красивая, — отложил я планшет.

— А чего ты погруснел?

Такие вопросы я ненавижу.

— Да нет, нормально всё. Пойду прогуляюсь. Надо у ворот козырек поправить, а то натечёт за ночь.

— Ты чего? Обиделся что ли?

— Устал просто. Не привык ещё к новому главреду.

— Привыкай, — сказала Оля таким тоном, которым дочь образцового полковника провожает своего парня в армию.

Я надел сапоги, дождевик и вышел во двор. Козырек у ворот действительно был сбит; наверное, той дурацкой «Газелью», которую пригонял сосед. Я попытался вернуть козырек на место, но сделал только хуже.

Я пошёл вдоль улицы. Капли шумно били в дождевик. Полиэтилен лип к шее. Как это всё нелепо.

Меня не волнует этот Бестемьянов. Оля никогда не была дурой. Её вообще сложно взять на слабо.

Меня волновало другое, вернее, другой. Но думать о другом не хотелось.

Но ведь механизм уже запущен? Ведь теперь тебе не уйти от мыслей о другом? Что же остается: погрузиться на самое дно и оттолкнуться? Или сопротивляться до последнего?

Меня не пугал Бестемьянов. Я вообще подозревал, что он похож на какого-нибудь шута или хипстера с болтающимися подтяжками, а Олю такие типажи уж точно не трогают. Меня тревожил Савва.

Еще один чёртов фотограф. Савва фотографировал много и довольно успешно: я видел его снимки в местных глянцевых журналах, хотя не знаю, как он их туда пристраивал. У Саввы была дорогая аппаратура, а в его характере чувствовался тот градус максимализма, который заставляет быстро учиться.

Когда мы общались с ним через Олю, Савва специализировался на постановочной съёмке людей. Это было его хобби. Савве позировали женщины. У него было много женских снимков. И Оля показывала мне эти снимки ещё до наших встреч, а я удивлялся, что у неё есть такие отвязанные знакомые и с ними она становится такой отвязанной. Многие снимки были довольно откровенны. Теперь они все куда-то делись.

Деть бы их куда-нибудь из своей памяти. Извлечь пинцетом, как дробину.

Она позировала ему в разных костюмах. Особенно хорошо она получалась в наряде жокея, в узких штанах, стянутых тугими сапогами, в короткой куртке и кепи. Она походила на мальчишку.

Она позировала ему в нижнем белье. Может быть, существовали и более откровенные снимки, почти наверняка существовали, но я об этом не знал, отчего фантазия рисовала худшие варианты.

Этот поезд никогда не достигнет конечной остановки. Поезд ходит по кругу. Можно только дёрнуть стоп-кран и выйти в случайном месте.

Я обогнул квартал и пошёл обратно. Мокрый воздух тёк за воротник. На фонарях набухли жёлтые нимбы. У водостока сидел Вантуз и задумчиво наблюдал за косичкой воды, которая лилась с навеса. Я зашёл в дом.

* * *