Имперский Стратег с усилием поднялся из-за стола:

— Так значит властитель Акомы сейчас находится в Сулан-Ку? А мы здесь тем временем ожидаем его… «самым распрекрасным образом»? Тогда уж соблаговоли сообщить, чем же, по его мнению, мы должны теперь заниматься? Говори, госпожа, и не вздумай что-либо утаивать!

Текума тоже встал; сейчас он напоминал змею, приготовившуюся к атаке.

— Что за бессмыслица? Конечно, мой сын… Даже Банто не смог бы позволить себе такую грубость.

Имперский Стратег жестом заставил его замолчать:

— Пусть хозяйка Акомы говорит за своего мужа.

Мара поклонилась. Ее глаза казались слишком блестящими, тонкие тени нанесенного грима резко выделялись на смертельно бледном лице. Соблюдая строгие правила этикета, она сложила большие и указательные пальцы обеих рук треугольником. То был древний символ, означающий, что необходимо поступиться честью по приказу особы высшего ранга.

Все присутствующие в зале знали: то, что сейчас скажет Мара, покроет позором ее семью. Жрецы, благословившие пищу перед обедом, молча встали из-за стола и удалились. За ними последовали музыканты и слуги. Теперь в зале оставались только гости, их советники и воины из почетного караула Имперского Стратега. Папевайо стоял неподвижно, как храмовая статуя, за плечом хозяйки Акомы, а Накойя, столь же невозмутимая, ожидала рядом. И наконец Мара тихо произнесла:

— Мой язык не оскорбит чести этого дома. Бантокапи отдавал приказания в присутствии нашей первой советницы. Она ответит и за него, и за меня. — Слабым жестом Мара указала на Накойю.

Старая женщина распрямилась и поклонилась собравшимся, выражая глубочайшее почтение. Перед приемом гостей служанки помогли ей одеться, и впервые, насколько Мара могла припомнить, шпильки, удерживающие в прическе седые волосы Накойи, были вколоты прямо и аккуратно.

Но и это соображение, никак не соответствующее серьезности момента, и вообще какой бы то ни было намек на юмор исчезли, как только старая женщина заговорила:

— Высокочтимые господа, жизнью своей клянусь: все, что сказала госпожа, — чистая правда. Властитель Акомы произнес именно те слова, которые она повторила.

Выведенный из терпения бесконечными проволочками — пусть даже такими, которых требовала учтивость, — Имперский Стратег Цурануани обратил весь свой гнев на Накойю:

— Я повторяю вопрос: что еще сказал властитель Акомы?

Накойя устремила перед собой равнодушный взгляд и произнесла тихим и невыразительным голосом:

— Наш господин Бантокапи сказал: «Если Альмеко не пожелает ждать меня здесь, то может расположиться в хлеву — вдруг ему там больше понравится. А если я не вернусь в день его прибытия — ну что ж, пускай ночует в нидровом дерьме, я не возражаю».

Имперский Стратег застыл на месте, словно вырубленный из камня. От неукротимой ярости у него просто язык отнялся. Протекла долгая мучительная минута, прежде чем он обратился к Текуме:

— Твой сын выбирает скорый конец.

Свет трепетал и переливался огнями в нагрудных украшениях князя Альмеко; он не сразу овладел своим голосом, который вначале срывался от бешенства, а затем возвысился до грохочущего рыка. Подобно красноклювому ястребу, взмывающему вверх, прежде чем камнем броситься вниз на беззащитную жертву, он резко повернулся к отцу того наглеца, который оскорбил его сверх всякой меры.

— Твой юный отпрыск напрашивается на то, чтобы оставить после себя в наследство лишь пепел. Я собираюсь воззвать к чести клана. Оаксатуканы пройдут здесь и втопчут в прах перемолотые кости людей Акомы. Затем мы посыплем солью здешние земли, чтобы ничто не могло расти на них, пока жива память человеческая!

Одеревенев от ужаса, Текума уставился на стол, где остывали изысканные яства. На каждой тарелке был изображен гребень птицы шетра — родовой герб Акомы, и этот символ казался сейчас особенно жестокой издевкой. Грубые слова Бантокапи, повторенные перед всеми гостями, в одно мгновение заставили забыть все соображения политики. Теперь на карту была поставлена честь.

В неписанном кодексе цуранской цивилизации было узаконено, что честь — превыше всего.

Если Альмеко призовет свою семью Оаксатукан на битву в защиту его чести, все другие семьи клана Омекан будут обязаны принять участие в нападении. Так же поступят и члены клана Хадама, посчитав долгом чести ответить на боевой призыв Акомы. Этот клятвенный долг оказания помощи был главной причиной того, что в государстве дело редко доходило до прямого объявления войны; большинство конфликтов разрешалось в пределах Игры Совета. Как ни одно другое бедствие, открытая межклановая война ввергала в полный хаос всю Империю, а потому поддержание стабильности в государстве являлось основной обязанностью Всемогущих. Объявление межклановой войны всегда вызывало гнев Ассамблеи Магов. Текума устало прикрыл глаза. От запахов мясных блюд и соусов его мутило. Тщетно оценивал он в уме варианты дозволенных ответов, в то время как Чимака кипел от бессильного гнева, сидя возле него. Они оба знали, что выбор ответа у Текумы оставался весьма ограниченным. Альмеко был одним из нескольких властителей Империи, обладающих как властью, так и нетерпимым характером. Такое сочетание качеств могло легко подтолкнуть народ к межклановой войне. И притом традиция требовала, чтобы Текума и другие семьи клана Хосондар стояли в стороне и бесстрастно наблюдали за жестокой бойней. Его собственный сын и внук могут быть уничтожены, а он, Текума, не имел права пальцем шевельнуть для предотвращения такого исхода.

Винные соусы на блюдах внезапно показались ему символами того кровопролития, которое могло в недалеком будущем нахлынуть на дом Акома. Во имя спасения жизни сына и внука необходимо предотвратить эту войну. Стараясь не сорваться на крик, Текума спокойно предупредил:

— Господин Стратег, не забывай об Альянсе. Открытое межклановое столкновение означает конец твоим завоеваниям в варварском мире.

Он помолчал, чтобы дать этой мысли утвердиться в умах присутствующих, а затем предпринял попытку довести до ума Имперского Стратега еще одно соображение, которое могло бы обратить гнев всесильного Альмеко в другую сторону. Полководец-Наместник Стратега, возглавляющий атаки на варварские племена, был племянником властителя Минванаби, и если в Высшем Совете возникнет потребность избрать нового Имперского Стратега, Джингу из рода Минванаби поспешит сыграть на том, что армия вторжения и так уже находится под победоносным командованием его родича.

— Минванаби будет особенно доволен, если на белозолотом троне снова утвердится член его семьи, — напомнил Текума.

Лицо Альмеко все еще было багровым, но глаза уже не метали молний.

— Минванаби! — презрительно процедил он. — Чтобы поставить на место этого поедателя нечистот, я готов вынести многое. Но твоего сына, Текума, я заставлю поползать на коленях. Я прикажу ему лечь лицом в навоз и, валяясь у моих ног, молить о прощении.