Все эти люди готовы были положить свои животы, лишь бы отвлечь внимание имперской армии от событий на Малибу. В них Густав не сомневался, так что и ему самому оставалось отработать точно и профессионально.

Доехав до Флэшкоу-авеню, он повернул направо и слегка сощурился, когда солнечный зайчик полоснул его по глазам.

«Когда-нибудь и это солнце станет моим союзником...» – подумал Густав, притормаживая перед старухой, переводившей через дорогу облезлого жирного шпица.

Птюч покривил губы в снисходительной улыбке и подумал, что обязательно запретит на планете проживание собак старше четырех лет. А может быть, и старух старше шестидесяти. Хочешь жить дальше, съезжай отсюда или подыхай.

Дорога освободилась, и Густав надавил на газ, невольно размышляя над тем, куда придется бежать самому, когда он перешагнет шестидесятилетний рубеж.

«Ну, этого не случится никогда... Никогда не случится», – решительно отрезал он и даже сам поверил этому бреду. Как и любой ортодоксальный атеист, он не сомневался, что бессмертен.

Возле небольшой лавчонки, торгующей пончиками, Густав притормозил. Пончики он любил. Особенно посыпанные сахарной пудрой. К тому же это был один из лучших способов перекусить, когда находишься в секрете или наблюдаешь за врагом.

Хозяин пончиковой узнал Густава.

– Здравствуйте, сэр, – сказал он. – Вам, как всегда, двенадцать штук с сахарной пудрой?

– Да, мой друг, – покровительственным тоном ответил Птюч. – Было бы неплохо.

– Сию минуту, сэр, – поклонился лавочник и, обращаясь к подмастерью, менее учтиво добавил: – Шевелись, Коперник, разве не видишь, что печка вертится, масло кипит, а теста еще нет.

– Одну минуту, я все сделаю, – отозвался сонный подмастерье, и в следующую секунду в раскаленное масло стали падать порционные кусочки теста и в воздухе поплыл умопомрачительный аромат.

Вскоре румяные шарики добрались до раздаточного отверстия и стали падать в бумажный пакет, именно такой, какие так любил Густав. Пластиковые, с аляповатыми картинками, вызывали нем глухую злобу и полное неприятие. А упаковки из настоящего целлюлозного бутрума радовали глаз и создавали иллюзию единения с природой. А единение с природой было Птючу вовсе не чуждо.

Наконец все двенадцать пончиков упали в пакет и лавочник лично посыпал их пудрой из старой чугунной дробилки. Потом он потряс пакет, чтобы пончики покрылись ровным слоем сахара, и только после этого протянул пакет Густаву:

– Пожалуйста, сэр. С вас полтора кредита.

– Конечно, – кивнул Птюч и выложил на прилавок пятерку. Такова у него была традиция – платить за пончики не меньше пяти кредитов.

И лавочник понимал своего клиента. Размер чаевых заставлял его быть предупредительным и необыкновенно внимательным, хотя иным посетителям он незаметно мог и плюнуть в пакет, пока они рылись в кошельках, выискивая мелочь.

Густав вышел на улицу и тут же вернулся к первоначальной, врожденной своей суровости, не замечая ласкового солнца, красивых девушек и сонного полуденного ветерка.

Забравшись в машину, он привычно огляделся по сторонам и осторожно выехал на дорогу, снова направившись в сторону базы. Ему оставалось проинспектировать всего две пулеметные вышки, ну а потом можно будет позволить себе съесть все двенадцать пончиков. Они так и манили, расслабляя решимость Густава и наполняя салон машины нестерпимым ароматом, вызывающим судороги голодного желудка.

Вот и ограда базы. Здесь она была даже выше, чем в других местах, и хранила следы покраски. Должно быть, военные хотели гармонично вписать базу в гражданские постройки города, но потом плюнули на это, и теперь бетонная стена была похожа на шкуру дохлого животного, пролежавшего на солнце не менее недели.

Проехав вдоль ограды метров двести, Густав остановился напротив входа в небольшой магазинчик, торговавший всякой мелочью и не приносивший ни гроша прибыли, да и не рассчитанный на это.

Птюч выбрался из машины и, бросив взгляд на стоявшую напротив сторожевую вышку, зашел в магазин.

За прилавком стоял худой загорелый человек в клетчатой рубашке и с трехнедельной седой щетиной на впалых щеках.

– Добрый день, – сказал Густав и улыбнулся.

– Здравствуйте, мистер. Чего-нибудь хотите купить или зашли посмотреть на меня?

– Посмотреть на вас? – Птюч удивленно поднял брови.

– Ну да, как-то ко мне зашел один парень и очень обрадовался, когда увидел меня за этим прилавком. Он закричал: мистер Салливан, это вы? А я ему сказал: а в чем дело? А он мне и говорит, слышал, дескать, что вы умерли...

Салливан замолчал и, достав из кармана старую зубочистку, воткнул ее в рот.

– Ну а что же вы? – поинтересовался Густав, оглядывая полки магазина и прикидывая, что бы такое купить для оправдания визита.

– Я сказал ему – не дождешься, и наподдал пониже спины.

– Это правильно, – согласился Густав. – А нет ли у вас штопора?

– Штопор? Штопор у меня найдется. Только какой вам нужен – винный или для алезийских огурцов?

– А зачем для огурцов штопор?

– Внутри у них косточка находится – очень ядовитая. Поэтому, как только огурец срывают, из него этим штопором выкручивают косточку и выбрасывают... А огурец можно съесть.

– Здорово. Но мне нужен обычный штопор, а в алезийских огурцах я не разбираюсь.

Салливан довольно улыбнулся и полез под прилавок искать затребованный предмет. А Густав снова оглянулся и посмотрел на вышку через грязное стекло витрины.

– Что, интересуетесь военной службой? – неожиданно спросил продавец и положил на прилавок старый нож для прививки саженцев. – С вас двадцать кредитов.

– Да нет, просто подумал, что вам, наверное, надоело смотреть на эти вышки и стену.

– Конечно, надоело, тем более что солдаты сейчас пошли – лишь название одно.

– Это вы к чему? – спросил Густав, выкладывая на стол деньги и забирая ненужный ему предмет.

– Это я к тому, что службу несут не по правилам. Целую смену курят и морды выставляют – стреляй не хочу. Но это еще ерунда, вот если подняться в мою комнату, на второй этаж, то прямо из окна можно увидеть электрический щиток, который висит на стенке вышки. Одна пуля – и пожалуйста, замыкание. А замыкание – девяносто процентов, что ворота сами откроются.

– Да ну? – восторженно заулыбался Густав. – А откуда вы это все знаете?

Салливан выдержал королевскую паузу, а затем сказал:

– Двадцать лет прослужил в императорской армии. В отставку вышел сержантом, получаю пенсию.

– Тогда все ясно, – произнес Птюч, готовый пожать старику руку. – Ну ладно, всего вам хорошего...

– И вам того же, – покивал головой Салливан.