выглядело как человеческое тело – по крайней мере, в первый момент. Единственное, что было на ней надето, – это голова Алисы, но я заметила это только какое-то время спустя. В следующий момент мое чувство неприличного начало жечь мне лицо, но к этому времени видение уже исчезло.

Эпизод был выверен по секундам, с поразительной точностью.

Он был непорочен, пока оставалась Клара. А когда началось порочное, Клары уже не было.

Именно так и работает ментальный театр.

Я подумала, что они заставляют Кэрролла вспомнить о прогулке по Темзе. Но потом оказалось, что на панели что-то есть – этого не было видно, пока не исчезла Клара. Оказалось, что на панели висит табличка с надписью, выполненная тем же фосфоресцирующим белым составом – и при этом детским почерком.

– Да. – Кэрролл говорил так, будто отвечал на вопросы. – Я спал. Там.

Это был голос человека, который наконец-то после немалых усилий пришел в нужное место.

Как только Кэрролл произнес свои слова, я услышала за спиной деревянное клацанье.

Шум сопровождался лучами света.

Оказалось, что это Квикеринг собирает панели, через которые мы уже прошли, – эти карты уже отыграли свое. Он составлял панели возле стены, точно костяшки домино. Присмотревшись к психиатру, я поняла, как ему удалось устроить невероятный трюк с разинутым ртом: поверх черных перчаток на его руках были надеты специальные формы: на правой – верхняя губа, на левой – язык и нижняя губа. Когда свет погас, эти формы при соединении двух рук подменили настоящий рот Клары, а затем Квикерингу только и оставалось, что разводить руки сколь угодно далеко. Эффект был потрясающий.

Убирая перегородки, Квикеринг как будто обнажил и нас самих. Мы увидели дальнюю стену и ряд наблюдателей. Я успела разглядеть невозмутимого мистера Икс, сэра Оуэна с поднятой правой рукой и с часами в левой – он как будто готовился подать сигнал; Понсонби что-то записывал.

Очевидно, мы прибыли в нашу первую гавань.

Глядя, как Квикеринг собирает декорации, мы отвлеклись, и это тоже было просчитано: когда мы снова посмотрели вперед, мы увидели человека в цилиндре.

Иными словами, Шляпника. Его огромную голову, а под ней – черную ткань. Но в этот раз высота завесы не давала мне понять, кто изображает голову – пригнувшийся Салливан или Клара, а может быть, и они оба. Такая игра с двойственностью – отличительная черта ментального театра.

Но ужас все равно оставался ужасом. Голова, чуть ниже человеческого роста, взирала на нас безумными глазами, огромная шляпа была сдвинута набекрень и качалась, подчиняясь движениям колышущейся ткани.

В этот момент рука Кэрролла, которую я так и не отпускала, начала корчиться в судорогах. Кэрролл смотрел прямо на меня, в глазах его застыло отчаяние.

– Нет, я не могу! Я больше этого не вынесу! – кричал он.

И эта вспышка тоже не явилась неожиданностью. Я поняла это, когда Клара высунула голову из-за занавеса – сейчас она была самая обычная девочка. Свою наготу она прикрывала тканью. Сэр Оуэн устремился к нам, подавая сигналы Квикерингу.

– У него приступ! – выкрикнул он на бегу.

Психиатры подхватили Кэрролла с двух сторон. Освободившись от моей опеки, он бился у них в руках.

11

Мы усадили Кэрролла на стул и предложили глоток виски. Он выпил.

– Нет, Оуэн, я не могу, прости… Я пытался, но…

Сэр Оуэн казался рассерженным:

– Чарльз, я понимаю, как на тебя подействовали некоторые сцены, но я гарантирую, результатом явится катарсис, правильно? Ну давай попробуем…

Кэрролл мотал головой. Неприкаянная душа, обреченная на тоску.

– Нет… Нет… Нет… – стонал он. – Мистер Икс, я должен им рассказать!

И тогда в разговор включился новый собеседник.

– Расскажите, так будет лучше, – серьезно посоветовал мистер Икс.

– Рассказать… о чем рассказать? – допытывался сэр Оуэн.

И тогда я догадалась. Я вспомнила, каким бледным был с утра Кэрролл, – тогда я приписала этот симптом приближению ментального театра. Но теперь я поняла истинную причину.

Чего я понять не могла – так это почему Кэрролл не рассказал о своем кошмаре раньше. И мне стало уже не просто тревожно. Температура в подвале как будто опустилась сразу на несколько градусов. Снаружи что-то грохотало – что-то, стремившееся завладеть нашим вниманием, но без всякого успеха: настоящая буря разыгрывалась на этом лице.

– Сегодня ночью… я снова видел кошмар…

Мы обступили Кэрролла полукругом – только стул моего пациента оставался на том же месте.

В нашу группу влились и Салливан с Кларой, оба в длинных черных балахонах, которые они приподнимали, чтобы не наступить, оба босоногие. На лице Клары до сих пор лежал белый грим.

– Я что-то пропустил? – поинтересовался Салливан. Его черная шевелюра была растрепана, на лице – тоже следы грима. Когда актеры присоединились к нам, нас стало десять (ровно десять, я потом пересчитала).

И Кэрролл снова заговорил:

– Мистер Икс мне посоветовал… никому не говорить… чтобы не нарушать ход представления. Но когда я увидел этого Шляпника…

– Он должен был вывести тебя из транса, – пояснил Корридж.

– И у вас получилось: теперь я вспомнил о нерассказанном кошмаре! И больше не могу молчать!

– Что… что вам на сей раз сказало это пугало в цилиндре? – спросил Квикеринг, стягивая с рук фальшивый рот. Он нервничал гораздо больше остальных.

И все-таки именно резкость его тона заставила успокоиться знаменитого писателя и математика.

– Он предрек еще одну смерть.

– Ну это как раз не новость, – заметил сэр Оуэн. Но и он тоже побледнел.

– Он назвал имя.

– Имя?

– Имя человека, который… умрет.

Мы так и застыли.

– Это… кто-то знакомый? – спросил сэр Оуэн.

Кэрролл кивнул.

– Кто-то из нас?

Кэрролл снова кивнул.

– Я не мог не рассказать об этом мистеру Икс, – добавил он. – Но мистер Икс посоветовал мне дождаться результатов ментального театра…

– Это была серьезная ошибка, сэр, – упрекнул моего пациента сэр Оуэн. Было очевидно, что ему очень хочется кого-нибудь в чем-нибудь упрекнуть.

– Есть причины, служащие для меня оправданием, сэр Оуэн, – ответил мистер Икс.

– Ну все, хватит, называйте имя! – потребовал Квикеринг.

Десять наших теней сделались плотнее. Все мы – кроме мистера Икс, который, как я уже сказала, сидел в отдалении на своем колесном стуле, – подошли еще ближе.

Никогда не забуду.

Никогда не забуду отчаяния и ужаса во взгляде Кэрролла.

Я уже говорила: мы выстроились полукругом, и, кажется, я всегда сумею повторить порядок, в котором мы стояли, потому что Кэрролл оглядывал нас одного за другим, поочередно, как будто глаза его вращались в ритме шестеренок в часах, отмеряющих наше