22 марта 1903 г. Николай II утвердил новое Уголовное уложение, которое должно было прийти на смену Уложению 1845 г. В третьей главе «О бунте против Верховной Власти и о преступных деяниях против Священной Особы Императора и Членов Императорского Дома» было девять статей (с 99 по 107), причем три из них (за посягательство на жизнь императора, императрицы или наследника престола, попытку изменения государственного строя, порядка наследования престола или отторжение от России какой-либо территории) предусматривали высшую меру наказания — смертную казнь[801]. Вместе с тем в сравнении с Уложением 1845 г. заочное оскорбление императора по статье 103 хоть и предусматривало ту же максимальную меру наказания — восьмилетнюю каторгу, отменяло нижний шестилетний порог каторги и не содержало наказания плетьми с клеймением (были отменены указами в 1903–1904 гг.). Б. И. Колоницкий отмечает, что оскорбление представителей царствующего дома было самым распространенным государственным преступлением в России. Так, в 1911 г. 62 % лиц, осужденных за государственные преступления, проходили по статьям третьей главы Уложения 1903 г.[802] В правоприменительной практике самой «популярной» статьей третьей главы оказалась статья 103, в которой говорилось:

Можно заметить, что в аналогичной статье 268 Уложения 1845 г. отсутствовал второй абзац статьи 103, где речь шла о заочном оскорблении «без цели возбудить неуважение», что предусматривало меньшее наказание. Единственным смягчающим обстоятельством в Уложении 1845 г. оказывалось состояние опьянения. Кроме того, из Уложения 1903 г. исчезло наказание за недонесение свидетелями о преступлении. Тем самым можно констатировать, что Уложение 1903 г. было гуманнее своего предшественника, тем более что между «оскорблением с целью возбудить неуважение», предусматривавшим каторгу, и «оскорблением без цели возбудить неуважение», предусматривавшим крепость, была очень тонкая грань. Как правило, во время дознания обвиняемые отрицали намерение сознательно оскорбить представителей царствующего дома, ссылались на то, что были в состоянии аффекта, не понимали, что говорят, поэтому на практике максимальное наказание по данной статье не применялось. Вместе с тем между формулировкой «оскорбление без цели возбудить неуважение» и «оскорбление по неразумению, невежеству или опьянению» грань оказывалась еще тоньше. В этом случае гарантированным способом получить арест вместо крепости было указать на собственную неграмотность или состояние опьянения. Б. И. Колоницкий пишет, что в 1911 г. в 97 % случаев (1167 из 1203 дел) обвиняемые отделывались арестом, часто кратковременным[804]. Большое количество упоминаний в уголовных делах состояния опьянения обвиняемых не соответствовало реальному положению дел и не может служить аргументом в пользу того, что ругали царя подданные исключительно по пьяни.

Тем не менее статья 103 и общая правоприменительная практика предоставляли достаточно формальных поводов для обвинений. Так, например, использование в одной фразе матерного оборота и имени императора позволяло начать дознание в оскорблении государя. То же самое касалось матерного выражения в помещении, в котором висел портрет императора, даже если имя его не упоминалось. В последнем случае нарушителю обычно сначала делалось замечание, и уже в зависимости от его реакции свидетели или представители власти, если речь шла о присутственном месте, начинали действовать в рамках закона. Крестьяне — люди эмоциональные, поэтому на сделанное замечание, как правило, следовало новое, еще более агрессивное заявление.

Начавшаяся война подарила представителям разных социальных групп России новые поводы для обсценных высказываний в адрес верховной власти. К сожалению, прямое соотношение количества дел по статье 103 Уголовного уложения довоенного и военного периода окажется нерепрезентативным в силу проведенной мобилизации, изменившей демографическую структуру общества, в результате чего многие потенциальные «буяны» оказались на фронте. В 1918 г. Е. Н. Тарновский, ссылаясь на официальные данные уголовной статистики, обращал внимание, что уголовная преступность в России с 1914 по 1916 г. возросла на 28 %, вместе с тем количество политических преступлений, в том числе по статье 103, снизилось[805]. Однако изучение жандармских отчетов по отдельным губерниям рисует противоположную картину. Так, Б. И. Колоницкий указывает, что в Самарской губернии количество обвинений по статье 103 с 1914 по 1916 г. выросло с 19 до 105, т. е. в 5,5 раза[806]. Это неудивительно, так как по мере затягивания войны слухи, компрометировавшие династию, все более распространялись по России. 2 октября 1915 г. начальник московского охранного отделения полковник А. П. Мартынов доносил директору департамента полиции о «резко оппозиционном» настроении Москвы и росте «антидинастического настроения»: «Особенно интенсивно рост этот замечается в низах общества, где он питается самыми нелепыми, дикими сплетнями и слухами»[807]. Современники отмечали, что в 1916 г. люди без стеснения, публично — в трамваях, в очередях за продуктами — обсуждали истории о похождениях Распутина, измене Александры Федоровны, отношении ко всему этому Николая II. 29 февраля 1916 г. вышла очередная сводка московского охранного отделения «О настроении общества», в которой, в частности, отмечалось: «В данном случае приходится говорить даже более чем о падении престижа верховной власти, — налицо признаки начавшегося и неуклонно развивающегося антидинастического движения… движения острого и глубокого раздражения против особы государя императора… С болью приходится констатировать, что если бы реагировать на все случаи наглого и откровенного оскорбления величества, то число процессов по статье 103 достигло бы небывалой цифры. И это — настроение столько же низов, тяготеющих к крайним левым, сколько и буржуазии средней и высшей»[808]. Колоницкий находит верное объяснение расхождению официальной уголовной статистики с отчетами жандармских офицеров и офицеров охранки: «К официальным данным уголовной статистики следует относиться с большой осторожностью, ибо в различные периоды власти по-разному реагируют на совершение одних и тех же преступлений, по-разному регистрируют их на разных этапах делопроизводства»[809].