Лукинов и Брусничко недобро переглянулись. Медик разлапистой походкой подошел к криминалисту. Ухватив за пухлое плечо, рывком развернул.

— В хлебальник хошь? — задушевно поинтересовался он.

— С чего это? — Родиченков перетрусил. О могучей силе старого врача рассказывали притчи.

— С того, что патриот. Нынче что ни бездельник, то обязательно патриот. Штучных профессионалов выживают, а раздолбаи вроде тебя тихой сапой до пенсии проваландаются.

Не сдержавшись, тряхнул так, что Родиченков клацнул зубами.

— Покалечишь, облом! — закричал тот в страхе. — Гляди, а то могу и рапорт!

Кое-как вывернулся, обернулся за подмогой к Лукинову.

— Не видел и не слышал, — отрубил тот неприязненно. — И вообще, забирай вещдоки и чтоб к завтрему все следы были обработаны. А то я тебя похлеще Заманского отбуцкаю.

Родиченков нащупал портфель, с оскорбленным видом ретировался к лифту. Дождался, когда раскроются створки.

— Надо же. Вроде, не евреи. А как нерусские! — почувствовав себя в безопасности, выкрикнул он, уже через закрывающуюся дверь.

Из опустевшего коридора донесся всхлип. Лукинов вышел.

На табуреточке под дверью сидела, сгорбившись, ширококостная молодая женщина. Угрюмое выражение некрасивого лица и черный, накинутый на голову платок придавали ей скорбный, монашеский облик.

— Ах, да! С тобой еще! — спохватился следователь. — Валентина Матюхина? Ничего нового не скажешь?

— Он всё для меня, для малыша моего… — не поднимая головы, выдохнула та. — И платил… Я на основной работе меньше получала.

— Ладно. Запиши координаты и — свободна. Понадобишься — вызову, — Лукинов отпустил удрученную уборщицу.

Вернувшись, увидел, что Брусничко извлек из баула трехсотграммовую флягу со спиртом, разлил спиртное по золоченым коллекционным стопкам.

— Работу, можно сказать, закончили, — он протянул стопку следователю. — Осталось вскрыть, сактировать и — в архив. Тут даже Заманскому не над чем будет поурчать. За него?

— За него, — охотно согласился Лукинов. Выпил, продышался.

— Я, Палыч, мудрые слова недавно услышал: историю пишут победители.

Брусничко недоуменно отер бороду.

— Это я к тому делу скинхедов. Куличенок напортачил так, что поганой метлой гнать надо было, а его — в начальники подняли. А лучшего следака, который загубленное дело вытянул и раскрыл, из органов выдавили. И фамилию Заманского если и поминают, то ругательно. А случись наоборот, и окажись тогда наверху Заманский…

— А мог оказаться наверху? — усмехнулся, наливая по второй, Брусничко.

Лукинов сбился. Вопрос оказался в самую точку, будто игла в нерв угодила.

3.

Самолет летел в ночи. Дремали укрытые пледами пассажиры. Кто-то храпел — с посвистом и бульканьем. Отгородившись от внешнего мира наушниками, безмятежно подмурлыкивала плейеру Аська. Потом и она, ткнувшись головой в отцовское плечо, засопела. А вот к Заманскому сон не шел.

Еще пять лет назад он совершенно не помышлял об увольнении из органов и уж тем более — об отъезде из России. Всё произошло в одночасье.

В Привокзальном районе, в Нижней Китаевке, ночью, на стройке, ударом ножа был убит молодой узбек-гастарбайтер Хикмат Усманов. Страдающая бессонницей старушка видела, как в час ночи сосед по дому Бароничев в возбужденном состоянии выбежал из подъезда и пошел в сторону стройки, а полчаса спустя вернулся обратно. Была допрошена тридцатилетняя сожительница Бароничева, которая призналась, что состояла с Усмановым в интимной связи, о чем сожитель узнал и угрожал ей и любовнику расправой. Сам пятидесятилетний Иссак Бароничев подтвердил, что действительно после очередной ссоры с сожительницей вышел на улицу и минут сорок отсутствовал в квартире. Но ходил не на стройку, а в продуктовую палатку за ней, где можно было в ночное время купить выпивку. Причастность свою к убийству отрицал категорически. На молокозаводе, где Бароничев работал завпроизводством, его характеризовали, как спокойного, бесконфликтного человека. Изъятый в доме Бароничевых нож к раневому каналу убитого не подошел. Других доказательств вины не было. Тем не менее Бароничев был арестован. Областным судом признан виновным в убийстве и осужден к десяти годам лишения свободы. Следователь Куличенок за оперативное раскрытие неочевидного тяжкого преступления был поощрен и повышен в должности.

Два года спустя в производстве следователя по особо важным делам Заманского оказалось уголовное дело по осквернению могил на мусульманском кладбище. Группа скинхедов валила и разбивала ломами памятники. Зачинщики были арестованы. В ходе расследования двое из них среди прочего признались в убийстве Усманова — из националистических побуждений.

Меж тем невиновный человек вот уж два года отбывал наказание за преступление, которого не совершал.

Заманского пригласил к себе курирующий вице-губернатор, посетовал на верхоглядство и разгильдяйство Куличенка, который за допущенный ляп будет строго наказан. Но, доверительно объяснил он, самому Заманскому необходимо понять, что случившееся бросает тень не только на халтурщика Куличенка, но на репутацию областных правоохранительных органов в целом. Потому к Заманскому есть приватная, пустяковая просьбишка: эпизод с убийством Усманова из обвинения скинхедов аккуратненько исключить. Им и без убийства мало не покажется. С Бароничевым же будет решен вопрос об условно-досрочном освобождении, после чего его втихую выпустят на свободу. Надеюсь, нет возражений?

Заманский энергично потер подбородок, что делал в минуты чрезвычайного возбуждения, не попрощавшись, покинул здание администрации. После чего приложил все усилия, чтобы добиться оправдания Бароничева. Цели он достиг: приговор с шумным скандалом — через Москву — был отменен, невиновный освобожден.

Но закончить дело скинхедов Заманскому не довелось. По указанию руководства, оно было передано Куличенку — должно быть, в качестве наказания.

Заманский, к тому времени увлеченно работавший над раскрытием теракта на железной дороге, не слишком огорчился, тем более, что расследование по скинхедам было по сути закончено. Оставалось составить обвинительное заключение.

Через три месяца был оглашен приговор областного суда, — всем подсудимым, включая убийц Усманова, — по три года лишения свободы. Вот тут Заманского, что называется, зацепило. Он отправился к прокурору области, поддерживавшему обвинение в суде. Они были знакомы лет двадцать, приятельствовали, по молодости гуляли в общих компаниях и дотоле, казалось, оставались единомышленниками. Но в этот раз разговор вышел скомканным. На вопрос Заманского, почему по тяжкому, опаснейшему преступлению, за которое тихий обыватель был осужден к десяти годам, здесь, при групповом, на националистической почве, убийстве запрошен столь смехотворный срок, прокурор нахмурился, попытался отшутиться: больно, мол, родители убедительно просят. Увидел, что скользкая шутка не воспринята. Насупился. Наконец, у него раздраженно сорвалось с языка: «Да чего там? Ну, переборщили пацаны. Ты ж что хотел, то сделал. Своего отбил так, что всей области мало не показалось. Я не в обиде: понимаю и даже уважаю, — за единоплеменника встал. Здесь-то чего за этого снулого узбечонка хлопочешь? Не еврей же!»