Это была сухопутная война, исполненная самых больших амбиций, в которую когда-либо оказывалась втянута Венеция. За время этой войны границы ее наземных владений растянулись до пределов, невиданных прежде. Правда, не благодаря Карманьоле. Как только он принял командование, стало понятно, что былая энергичность его покинула. Первой его целью стала Бреша. Как известно, жители Бреши не питали любви к своим миланским повелителям, так что неудивительно, что нижний город сдался еще до его подхода. Гарнизон укрылся в цитадели и приготовился к осаде. Но едва Карманьола приступил к осаде, как подхватил лихорадку и отступил, убедив республику отправить его для лечения на воды в Абано. В мае он вернулся в Венецию, воодушевленный новостями о причислении его к венецианской знати, для большего рвения. Однако это рвение так и не проявилось. Сенат известили, что этот хитрец, находясь на лечении в Абано, сошелся с агентами Висконти и общался с ними каждый день. Предполагалось, что он работает на два лагеря. Как ни странно, сенат не приказал тут же прекратить эти контакты. Карманьола вернулся в Брешу только для того, чтобы в октябре снова пожаловаться на свое здоровье. 20 ноября, когда он все еще был в отъезде, цитадель сдалась.

К тому времени уже начались мирные переговоры, инспирированные отнюдь не Карманьолой, но папой, и 30 декабря в монастыре Сан Джорджо Маджоре подписали мирный договор. По его условиям Филиппе Мария должен был отдать не только Брешу и Брешано, но еще, несмотря на явную его неохоту, жену и детей Карманьолы, которых кондотьер, уезжая в спешке, оставил. Со своей стороны, Висконти получал передышку. Хотя в условиях договора не было сказано, что он временный, обе стороны понимали, что спор между ними не решен. Герцог продолжал наращивать силы, и Венеция и Флоренция почувствовали угрозу. Не прошло и двух месяцев, как война возобновилась.

Если поначалу венецианцам казалось, что они, хотя бы отчасти, привязали к себе генерала, вывезя из Милана его семью, и теперь он примется за эту невнятную кампанию с новой силой, вскоре их иллюзии развеялись. 2 марта 1427 года он снова отбыл на лечение, а через пару дней Филиппо Мария провел комбинированную атаку сухопутной армии и речного флота на Казальмаджоре, стратегическую торговую базу Венеции, находившуюся на берегу реки По, недалеко от Кремоны. За Карманьолой в Абано послали гонцов, требуя снарядить ответный поход, но тщетно. Находясь в каких-нибудь 60 милях от осажденного города, он и не подумал сдвинуться с места, а в апреле, когда он все-таки сдвинулся с места, стал приносить бесконечные извинения за то, что так и не вступил в бой с врагом. Похоже, он даже и не старался, чтобы эти извинения выглядели правдоподобно. Сперва он мотивировал это тем, что для лошадей припасено недостаточно фуража. Потом ему нужно было больше денег. Затем армия его была недостаточна, хотя в то время у него было 16 000 конных и 6000 пеших солдат. Казальмаджоре пал, а сенат все еще молчал, позволяя Карманьоле следовать своим путем, хотя он делал это очень медленно. Когда же он наконец качал наступление, то почти сразу же попал в засаду, которой, по здравом размышлении, легко мог бы избежать. И хотя за лето он смог отбить Казальмаджоре, это случилось не по его инициативе, а из-за неожиданного маневра герцога Савойского, благодаря которому Филиппо Мария был вынужден вывести из этой местности почти все войска. К началу сентября Карманьола вновь отступил в безопасную Брешу и стал поговаривать о зимних квартирах.

Неудивительно, что венецианцы, глядя, как за лучшую часть года он достиг немногого, не за многое и бравшись, стали нелестно поговаривать об этом кондотьере. Вопрос заключался не только в том, почему они так дорого за него платят, но и за кого он на самом деле воюет. Слухи о растущем недовольстве добрались до Карманьолы и, кажется, его взолновали, потому что он поторопился написать дожу Фоскари письмо и попенять ему. В ответ дож заверил его, что он по-прежнему может вполне полагаться на республику, и отправил к чиновникам, представляющим Карманьолу, Андреа Морозини с наказом держать свои подозрения при себе, объясняя наказ тем, что «в руках Карманьолы находится безопасность государства». Так Венеция оказалась перед выбором: платить огромные суммы бесполезному генералу, от которого можно ожидать любой измены, или нажить могущественного врага, которому подчинялась вся армия.

Беспокоился сенат, беспокоился и Карманьола. У него, несомненно, имелись свои источники информации об общественном мнении в Венеции, он знал, что подходит к концу и доверие к нему, и терпение тех, кто ему платит. Иными словами, ему понадобилась победа, настолько крупная, насколько возможно. Неожиданно его лень исчезла. Разговоров о зимних квартирах больше не возникало. Он вторгся на территорию врага, встретился с миланской армией под командованием Карло Малатесты у городка Макало, также известного как Маклодио, на речке Ольо, и 11 октября 1427 года почти уничтожил ее. В плен попали 8000 миланцев, в том числе и сам Малатеста, захватили большое количество припасов и вооружения.

Это была единственная великая победа в этой войне. Когда вести о ней дошли до Венеции, праздник там был тоже великий. Карманьола вернул себе популярность. Дож отправил ему исполненное выражений признательности письмо и пожаловал ему дворец на площади Сан-Стае[183] — бывшую собственность Малатесты — и имение в Бреше с доходом 500 дукатов в год. Однако вскоре об этом порыве пришлось пожалеть. Стало известно, что Карманьола освободил всех своих пленников до единого — цвет армии Филиппо Марии — и теперь отказывается закрепить свою победу быстрым наступлением на почти беззащитную Кремону, взятие которой открыло бы дорогу к самому Милану. Вместо этого он ограничился несколькими беспорядочными стычками и, несмотря на протесты венецианцев, отошел на зимние квартиры.

В это время папские дипломаты старались добиться нового перемирия, более длительного, чем предыдущее. Их задача была нелегка, поскольку республика не соглашалась на меньшее, чем Бергамо со всеми окрестностями. Также, желая, чтобы Карманьола больше никак не зависел от герцога Миланского, от Филиппо Марии требовали, чтобы он отказался от прав сюзерена на все миланские имения, еще остававшиеся у кондотьера. Переговоры продолжались в Ферраре всю зиму. Миланец неохотно согласился с первым требованием, но отказался выполнить второе. Наконец, главным образом потому, что ему требовалась передышка на восстановление армии и возмещение потерь, был достигнут непростой компромисс, и 19 апреля 1428 года подписали мирный договор. По его условиям Венеция расширяла свои владения на запад, до самой реки Адда — предела, которого когда-либо достигали границы ее владений.[184] С небольшими изменениями очертания ее границ оставались такими до конца ее существования как независимого государства.

Мир продлился почти два года — дольше, чем рассчитывали обе стороны. Пока он продолжался, Филиппо Мария не оставлял попыток вернуть в свое распоряжение Карманьолу, Венеция старалась его удержать, а сам кондотьер преспокойно играл на их разногласиях. Из них троих он лучше всех справлялся со своей ролью. В январе 1429 года он подписал с сенатом новый контракт, еще более выгодный для него. По его условиям он ежемесячно получал жалование в 1000 дукатов в течение двух лет, вне зависимости от того, ведет он боевые действия или нет. Вдобавок к этому ему досталось еще одно имение с годовым доходом в 6000 дукатов. Мало того, ему давалось право вершить в своем войске суд, как военный, так и гражданский. Это право не действовало только в городах, где правили посаженные Венецией правители. В то же время он почти ежедневно сообщался с Филиппо Марией, и хотя аккуратно сообщал об этом в Венецию, сенат постоянно выражал сожаление, что предложение порвать с герцогом Миланским игнорируется.