искренним сожалением, как всю жизнь третировал своего брата Джо, а в этом году Джо так много выручил за урожай кукурузы (пятьдесят шесть бушелей с акра), что мог бы купить себе машину, новую машину – за всю жизнь Фрэнка никто у них в семье не покупал новую машину. Он сожалел лишь о том, как обращался с Джо. Он рассказал Хильди, как добра и красива Лиллиан и как Генри однажды сшил себе костюмчик и износил его до дыр. Он смеялся над тем, как Хильди разыгрывала смешные сцены из фильмов, слушал ее, когда она описывала темы эссе по английскому и эксперименты по биологии, редактировал ее эссе и давал советы по улучшению экспериментов.

– О, Фрэнк, ты кажешься счастливее, – сказала она. – Ты расслабился. Это потому, что мы лучше друг друга узнали.

Однажды ночью он плакал в ее объятиях (у себя в комнате) из-за Лоуренса.

Но именно о Юнис он думал каждую минуту, именно Юнис он видел в каждом дверном проеме, за каждым столом, на каждой дорожке и улице впереди себя. Это Юнис говорила, что никогда больше не хочет видеть его или разговаривать с ним, но всегда возвращалась. Это Юнис он велел убираться прочь, а потом искал ее и чувствовал ее присутствие. У них с Хильди была ежедневная жизнь, с домашними заданиями, делами и погодой, днями и ночами, у которых было название – четверг, шестнадцатое октября, – отмерявшими ход времени и рост или по крайней мере накопление чего-либо. Юнис обволакивало сияние – не кошмара и не сна, но чего-то столь же безвременного и обособленного. Его чувства к ней не изменились даже тогда, когда он понял и принял то, что она – всего лишь обычная девушка, всего лишь человек, который утром делал укладку и ходил на уроки. Кем бы она ни была на самом деле, для него она была чем-то совсем иным – единственной женщиной, которую он когда-либо желал. В некотором роде это напоминало фильмы, в которых мужчина и женщина говорят друг другу одни гадости, потому что у обоих был плохой опыт, а в конце они усваивают урок, потому что один из них вот-вот умрет, и ты понимаешь, что это любовь. Но у Фрэнка не было плохого опыта, а до опыта Юнис, плохого или хорошего, ему не было дела. Меньше всего он хотел знать, чем она занималась с Лоуренсом, так что как только она начинала о чем-либо говорить с этим своим акцентом из Южного Миссури, он вставал и уходил. Он не раз уходил, а вернувшись, видел, что она исчезла. Но она всегда возвращалась – вернее, всегда появлялась где-то поблизости, – и ему часто удавалось остаться с ней наедине и снять достаточно одежды, чтобы трахнуть ее. Он понятия не имел, почему у него вставало, стоило ему подумать о том, чтобы переспать с ней. Ему даже ничего не приходилось для этого делать, все выходило само собой. Осенью он был с ней четыре раза, и он знал это лишь потому, что специально считал. Если бы не считал, то он, мистер Организованность, который знал каждую молекулу в той прекрасной порции пороха, не сумел бы отличить два раза от сорока.

По мнению Фрэнка, нападение на Перл-Харбор произошло как раз вовремя. Через неделю после этого он завершил оставшееся эссе, сдал экзамены, а потом пошел на сборный пункт военного комиссариата и поступил на службу. Когда он приехал домой и сообщил об этом Розанне, она рассердилась из-за того, что он не подождал хотя бы до выпуска. «Столько денег потрачено впустую!» И почему он не выпустился в июне? Ей никогда не понять Фрэнка. Он ни слова не сказал о том, что заставило его покинуть Эймс, а Уолтер похвалил его за патриотизм. Хильди он не оставил даже записки. Он решил, что Юнис скоро с ней поговорит и они вдвоем домыслят, что произошло.

1942

По мнению Лиллиан, Перл-Харбор – это не худшее, что случилось той зимой. Когда после рождественских каникул школа вновь заработала, учитель истории, мистер Ласситер, велел им на пару недель отложить Гражданскую войну, чтобы побольше времени уделить нападению и географии Тихого океана, а также истории японской агрессии в Азии со времен Русско-японской войны в тысяча девятьсот четвертом году. Все это удивило Лиллиан, но, с другой стороны, они не знали никаких япошек или раски[59], как называл их мистер Ласситер. Дома больше говорили о событиях в Европе, тем более что Элоиза приезжала довольно часто и привозила кое-какие новости о Юлиусе, который был во Франции, а может, не во Франции, а в Англии или где-то там. Они слушали радио, а там постоянно что-нибудь сообщали. Фрэнки отправили в форт в Миссури. Это был новый форт – вот и все, что Лиллиан об этом слышала.

Гораздо хуже было то, что однажды в январе у миссис Фредерик случился удар, и теперь она только сидела на стуле, и все нужно было делать за нее. По утрам мистер Фредерик и Минни поднимали ее (кровать передвинули в столовую, и она теперь спала там); ночью укладывали ее спать; в остальное время всем заведовала Минни. Ей пришлось уйти с работы.

Миссис Фредерик могла немного пошевелить одной рукой, и эта рука почти все время дрожала. Она могла повернуть голову, но рот растягивался в левую сторону, и хотя она открывала и закрывала его, получались только бессвязные звуки, а не слова. По лицу у нее как будто катились слезы. Минни вытирала их платком. Мистер Фредерик постоянно обретался в амбаре, то что-то чинил, то доил коров, то готовился пахать и сеять. Минни говорила, он не выносит дома, а по словам мамы, он, конечно, чувствовал себя виноватым и из-за этого пропадал еще чаще.

Лиллиан никому не сказала, что считает это хуже нападения на Перл-Харбор, не сказала даже Минни – Минни бы очень расстроилась, услышав это. Ну, в конце концов, никто не погиб, не был похоронен на дне морском, не был ранен. Вокруг Денби было тихо, холодно и спокойно. Иногда Минни спрашивала о Фрэнке. Покормив мать