– Я была уверена, что вы пойдете.

– Но, Рут, вы мне ничего не рассказали о летнем турне.

– Господи! – разразилась Рут. – Это было ужасно. Содом, сущий содом! Во-первых, муж Изабель Клайд, Ральф Нелтон, наш режиссер, оказался алкоголиком… А потом, прелестная Изабель не позволяла ни одной мало-мальски приличной актрисе выходить на сцену – она боялась, что публика не разберет, кто премьерша. Просто не хочется рассказывать… Это вовсе не смешно, это трагично… Ах, Элайн, я падаю духом. Я старею, моя дорогая. – Она вдруг расплакалась.

– Не надо, Рут, – тихо и твердо сказала Эллен; она рассмеялась: – В конце концов, никто из нас не молодеет.

– Вы не понимаете, дорогая… Вы никогда не поймете…

Они долго сидели молча, обрывки тихих разговоров доносились к ним из других углов сумрачного зала. Светловолосая кельнерша подала им две порции фруктового компота.

– Уже поздно, должно быть, – нерешительно сказала Рут.

– Еще только половина девятого… Не стоит приходить слишком рано.

– Кстати… как поживает Джимми Херф? Я целую вечность не видала его.

– Джимпс чувствует себя очень хорошо… Но ему ужасно надоело работать в газете. Я бы хотела, чтобы он занялся чем-нибудь, что ему действительно по душе.

– Он никогда не успокоится. Ах, Элайн, я была так счастлива, когда узнала, что вы поженились. Я вела себя как дура. Плакала, плакала… Вы, должно быть, ужасно счастливы, особенно после рождения Мартина.

– Да, ничего… Мартин растет… Нью-Йорк, видимо, действует на него хорошо. Он все время был такой спокойный и толстый, мы просто боялись, что у нас родился идиот. Знаете, Рут, я думаю, что у меня больше не будет детей… Я так боялась, что ребенок будет урод или что-нибудь в этом роде… Я прихожу в ужас при одной мысли…

– А все-таки это, должно быть, замечательно.

Они позвонили в звонок под маленькой медной дощечкой, на которой было написано «Пластические танцы». Они поднялись на третий этаж по скрипучим, свежеокрашенным ступеням. На пороге переполненной комнаты они встретили Кассандру Вилкинс в греческой тунике, в венке из поддельных роз и с золоченой деревянной свирелью в руках.

– Ах, довогие мои! – воскликнула она и сразу обняла обеих. – Эстер сказала, что вы не пвиедете, но я знала, что вы будете… Входите, ваздевайтесь, мы начинаем вечев с витмических танцев.

Они вошли вслед за ней в длинную, освещенную свечами, пахнущую ладаном комнату, набитую мужчинами и женщинами в туниках.

– Дорогая моя, вы не сказали нам, что у вас будет костюмированный бал.

– Ах, да. Вы видите – тут все гвеческое, абсолютно гвеческое… А вот и Эстев… Эстев, вы знакомы с Вут. А это – Элайн Оглтовп.

– Моя фамилия теперь Херф, Касси.

– Ах, пвостите, так твудно уследить… Вы как ваз воввемя. Эстев будет танцевать восточный танец – «Витмы тысячи и одной ночи»… Это ужасно квасиво!

Когда Эллен вышла из спальни, где она оставила свое манто, к ней подошел высокий мужчина в египетской прическе, с рыжими бровями дугой.

– Позвольте приветствовать Елену Херф, знаменитую редакторшу «Мэннерс», журнала изысканной жизни.

– Джоджо, ты вечно меня дразнишь!.. Я страшно рада тебя видеть.

– Пройдем в укромный уголок и поговорим, о единственная женщина, которую я когда-либо любил…

– Пойдем… Мне тут не очень нравится.

– Ты слыхала, дорогая моя, что Тони Хентер выправлял свою половую жизнь у психоаналитика, сублимировался и теперь разыгрывает водевили с некой женщиной, по имени Калифорния Джонс?

– Лучше смотри, что тут делается, Джоджо.

Они сели на кушетку в оконной нише. Краем глаза она видела, как танцевала девушка в зеленых шелковых покрывалах. Граммофон играл симфонию Цезаря Франка.

– Смотри, не пропусти танцев Касси. Бедняжка будет ужасно обижена.

– Джоджо, расскажи мне про себя. Как ты жил?

Он покачал головой и махнул рукой.

– «Поговорим о горестных вещах, о смерти королей…»

– Ах, Джоджо, меня от всего этого тошнит… Глупо и безвкусно… Зачем меня заставили снять шляпу?

– Это, вероятно, для того, чтобы я мог любоваться запретной рощей твоих волос.

– Джоджо, перестань болтать глупости.

– Как поживает твой муж, Элайн, или, вернее, Елена?

– Очень хорошо.

– Ты это говоришь без особого энтузиазма.

– Мартин – прелесть! У него черные волосы, карие глаза и розовые щеки. И он очень умный.

– Дорогая, избавь меня от демонстрации материнских чувств. Ты мне еще в следующий раз будешь рассказывать, как ты его возила на выставку.

Она рассмеялась:

– Джоджо, ужасно забавно видеть тебя опять!

– Я еще не закончил допроса, дорогая… Я недавно видел тебя в ресторане с неким чрезвычайно шикарным мужчиной с резкими чертами лица и седыми волосами.

– Должно быть, Джордж Болдуин… Да ведь ты был с ним когда-то знаком.

– Конечно, конечно. Как он изменился! Он выглядит гораздо интереснее, чем раньше… Должен признаться – довольно странно видеть жену большевика, пацифиста и рабочего агитатора в таком ресторане.

– Джимпс совсем не то, что ты предполагаешь. Я хотела бы, чтобы он был… – Она наморщила нос. – А знаешь, я порядком пресытилась всем этим…

– Я это подозревал, моя дорогая.

Мимо них с сосредоточенным видом проскользнула Касси.

– Пожалуйста, помогите мне. Джоджо все время дразнит меня.

– Ховошо, я посижу с вами минутку. Я танцую следующим номевом… Мистев Оглтовп будет читать свой певевод «Песен Билитис», а я буду танцевать под них.

Эллен посмотрела на нее, потом на Джоджо. Тот поднял брови и кивнул.

Потом Эллен долго сидела одна, глядя на танцы и на журчащую, переполненную комнату. Пелена усталости застилала ей глаза.

Граммофон заиграл что-то турецкое. Эстер Вурис – костлявая женщина с копной крашеных, остриженных на уровне ушей волос – вышла, держа в руках сосуд с ладаном, предшествуемая двумя молодыми людьми, которые разворачивали перед ней ковер по мере того, как она приближалась. На ней были шелковые трусики, звенящий металлический пояс и масса браслетов. Все аплодировали и кричали:

– Замечательно! Восхитительно!

Вдруг из соседней комнаты послышались раздирающие женские вопли. Все вскочили. Толстый мужчина в котелке появился на пороге.

– Так-с… Девочки, пожалуйте в заднюю комнату. Мужчины, оставайтесь здесь.

– Кто вы такой?

– Это неважно, кто я. Делайте то, что вам говорят. – Лицо у человека в котелке было красное, как морковь.