Он заметил, что отчётливо ощущает невидимого «фантомного двойника», прикреплённого к левой стороне его тела. Это отличалось от большинства обычных ощущений внетелесного опыта, при котором пациент смотрел на собственное тело сверху вниз. Двойник Патрика почти синхронно копировал каждое его движение. Питер Брюггер из Университетской клиники в Цюрихе исследовал подобные случаи. Они напоминают нам, что согласованность между различными аспектами нашего сознания, такими как субъективное эго и образ тела, при заболевании мозга может быть нарушена. Должен существовать специальный мозговой механизм (или последовательность механизмов, соединённых «ласточкиным хвостом»), которые в норме предотвращают подобные нарушения. Если бы этого механизма не было, согласованность не могла бы быть нарушена избирательно, как в случае Патрика, ведь другие аспекты его разума не были затронуты: он был эмоционально нормальным, способным к интроспекции, умным и дружелюбным человеком[28].

Из научного любопытства я промыл его левый наружный слуховой проход ледяной водой. Известно, что эта процедура активизирует вестибулярную систему и вызывает определённую встряску в образе тела: может, например, молниеносно восстановить осознание паралича тела у пациента с анозогнозией, возникшей вследствие инсульта теменной области. После этой процедуры Патрик был поражён тем, что его двойник уменьшился в размерах, задвигался и сменил позу. О, как мало мы знаем о мозге!

Внетелесный опыт часто наблюдается в неврологии, но совокупность ощущений, рождаемых во время внетелесного опыта, образует неразделимую смесь, которую мы называем диссоциативными состояниями, которые обычно исследуют психиатры. Это состояние, в котором человек умственно отделяет себя от того, что происходит с его телом во время высокотравматичного опыта. (Адвокаты часто используют диагноз диссоциативного состояния, утверждая, например, что подсудимая находилась в этом состоянии и наблюдала своё тело, «производящее» убийство, не будучи вовлечена в него.)

При диссоциативном состоянии активны некоторые из уже рассмотренных нейронных структур, а также ещё две: гипоталамус и передняя часть поясной извилины. Обычно, когда человек сопротивляется угрозе, из гипоталамуса исходят два сигнала: поведенческий, например убежать или драться, и эмоциональный, например страх или агрессия. (Мы уже упоминали и третий исходящий сигнал автономное возбуждение, которое приводит к повышенному потоотделению, изменению КГР, повышению кровяного давления и учащению сердечного ритма.) Передняя часть поясной извилины в это время также активна, что будоражит вас, позволяя вам быть начеку для отражения новых угроз и восприятия новых возможностей. Но степень угрозы определяет степень, в которой вовлечены во взаимодействие эти три подсистемы. Когда человек сталкивается с экстремальной опасностью, иногда бывает лучше лечь и не шевелиться, как бы «притвориться мёртвым», заглушив и поведенческие, и эмоциональные действия. Как опоссум, который абсолютно недвижим, когда хищник так близко, что убежать уже не получится, а любая попытка сопротивления лишь усилит плотоядный инстинкт преследования убегающей жертвы. Несмотря на это, передняя часть поясной извилины остаётся активной все время, чтобы быть на страже бдительности, если вдруг хищника не удалось обмануть или появится возможность быстро убежать.

Остатком этого «рефлекса опоссума», или его экзаптацией, можно считать диссоциативные состояния людей в экстремальных ситуациях. Мы отключаем эмоции и поведенческие действия и наблюдаем себя со стороны, отдельно от собственной боли или паники. Например, иногда это случается при изнасиловании, когда женщина впадает в необъяснимое состояние: «Я, как сторонний наблюдатель, видела, как меня насилуют, я чувствовала боль, но не мучение. Паники не было». То же самое, должно быть, случилось с исследователем Дэвидом Ливингстоном, когда на него напал лев и отгрыз ему руку, а он не чувствовал ни боли, ни страха.

Степень активации этих сигналов и взаимодействие между ними также может дать толчок к менее экстремальным формам диссоциации, при которых не сдерживаются движения, но отсутствуют эмоции. Мы назвали это «рефлексом Джеймса Бонда»: его стальные нервы позволяли ему сохранять невозмутимость, оставляя эмоции в стороне при преследовании и поимке негодяя (или заниматься сексом с женщиной, не вовлекаясь в сопутствующие «любовные тяготы»).

«Я» определяет себя через отношение к своей социальной среде. Когда эта среда перестаёт быть понятной, например, когда знакомые люди вдруг выглядят совсем незнакомыми или, наоборот, «я» человека сильно страдает или даже чувствует себя в опасности.

Синдром нарушения идентификации: доктор, это не моя мать

Человеческий мозг создаёт целостную, внутренне согласованную картину социального мира, в которой находятся разные личности, вроде нас с вами. Звучит банально, но, когда «я» нарушается, начинаешь понимать, что существуют специальные мозговые механизмы, направленные на облачение «я» в тело и идентичность.

В главе 2 я предлагал объяснение синдрому Капгра, основанное на рассмотрении зрительных путей 2 и 3; эти пути расходятся от веретенообразной извилины (рис. 9.1 и 9.2). Если путь 3 (так называемый «и что же» поток, который пробуждает эмоции) повреждён, в то время как путь 2 (так называемый путь «что», который позволяет идентифицировать) остаётся не затронут, пациент может восстановить в памяти факты и воспоминания о близких и дорогих ему людях, одним словом, он может узнавать их, но он больше не испытывает по отношению к ним тёплых чувств, которые «должен» испытывать. Это несовпадение или слишком болезненно, или слишком выводит из себя, чтобы его принять, поэтому пациент начинает бредить, говоря об этом человеке как об очень похожем, но самозванце. По мере развития бреда пациент может говорить фразы вроде «моя другая мать» или даже утверждать наличие нескольких матерей. Это называется дупликацией или редупликацией.

Теперь представьте ситуацию, противоположную синдрому Капгра: путь 3 не затронут, но разрушен путь 2. Пациентка теряет способность узнавать лица. Это состояние называется прозопагнозия. А тем временем, при её совершенно бессознательном пренебрежении к лицам людей, лица узнаются, работу эту продолжает выполнять её нетронутая веретенообразная извилина, которая все ещё может посылать сигналы по её действующему «и что же» потоку (путь 3) к миндалевидному телу. В результате она продолжает эмоционально отзываться на знакомые лица (при виде своей матери, например, выдаёт ярко выраженную КГР), хотя понятия не имеет, кто перед ней. Странно, что её мозг и кожа «знают» что-то, о чем в её сознании сведений нет. (Это было показано Антонио Дамазио в элегантной серии экспериментов.) Так что синдром Капгра и прозопагнозию можно рассматривать как зеркально отражающие друг друга, и структурно, и в терминах клинических симптомов.