Он уже не сомневался, что где-нибудь в задних комнатах его ждут, однако полагал, что чем дольше он будет изображать полное неведение и отсутствие подозрений, тем больше у него шансов выкрутиться из этой истории. Он снял галоши и вслед за Сеньчуковой прошел в гостиную.

Здесь приятно пахла хвоей стоявшая за раскрытой ширмой нарядная елка. Посреди комнаты был круглый стол, на котором красовались два хрустальных бокала и вазочка с бисквитами. Под столом на полу стыдливо пряталось жестяное ведро со льдом, из которого торчало три бутылки шампанского.

— Надо же, шампанское! — сказал поляк.

— Да какое это шампанское! — пренебрежительно сказала Сеньчукова, пиная ведро ногой. — Это кахетинский розовый «Шипучий кларет» по рупь с полтиной за бутылку.

— А это что? — спросил Фаберовский, показав на ширму, за которой мог скрываться полувзвод стрелков.

— Подарок сослуживцев по полку на производство в капитаны. Полковой художник изобразил на ней Семеновский полк в сражении под Нарвой в 1700 году.

— Вы хорошо осведомлены в полковой истории, — заметил поляк и подошел к неряшливо расписанной коленкоровой ширме, заглянув за нее поверх рамы. Он никого там не обнаружил, только у дальней стены блестел стеклами буфет с посудой да пол был усыпан осыпающейся хвоей — совершенно не потревоженной, с каплями застывшего парафина от свечей. Было ясно, что с Рождества за ширму никто не заходил.

— Неплохая квартирка за казенный счет. С дровами или без дров?

— С дровами.

— И сколько в ней комнат?

— Три. Еще детская и спальная. Прислуги они не держат, а денщик Урыленко, когда дома, на кухне спит.

«Значит, они могут быть в любой из оставшихся двух комнат. Либо дождутся, когда она подпоит меня и откроет им парадную дверь». — Фаберовский бросил беглый взгляд в окно. Во дворе было темно, зато Миллионная ярко освещена электричеством, и поляк мог хорошо разглядеть полосатую будку дворцовой стражи у Эрмитажа и Артемия Ивановича, который возбужденно бегал вокруг саней. В крайнем случае, можно разбить стекло и закричать «Караул!».

— Как поживает пятно на мягком месте вашего отца? — спросил поляк, становясь спиной к окну, так чтобы ему были видны все двери.

— Пятно рассосалось, но он до сих пор прихрамывает, — сказала она, взглянув на часы и прикусив губу. — Ой, давайте выпьем!

Фаберовский подошел к столу, не сводя взгляда с дверей, наклонился и достал бутылку. Хлопнула пробка в потолок, в воздухе запахло сивухой и дрожжами. Сеньчукова брезгливо сморщила нос.

— За четыре с полтиной деверю всучили помои, — сказал она. — Где это он покупал, на Сенной, что ли? Но у Александра в буфете я видела графин с водкой. Вы пьете водку, граф? Мне больше нравится шампанское, но сейчас мне хочется выпить чего-нибудь покрепче.

Пока она ходила за ширму к буфету за водкой, поляк поспешил убрать отвратительно пахнущую бутылку, похоже, действительно купленную за рубль на Сенной.

— А у вас в Англии есть особняк? — спросил Сеньчукова, когда они выкушали водки.

— Еще какой! В три этажа с подвалом и мансардой! А еще участок в 45 акров, семь дворовых флигелей, десять дровяных сараев, коровник и два пруда с лебедями.

— А где сейчас ваша графиня? — Приставша взяла его за руку, до синевы сжимавшую пустую стопку.

— Я бросил ее, — ответил поляк, чувствуя, что неудержимо косеет — с утра он почти ничего не ел, и выпитая водка ударила в голову.

Фаберовский взглянул на маленький, красивый лоб приставши. Та с удивлением покачала головой.

— Да, граф, в этом мы с вами родственные души. Давайте еще выпьем. Скажу вам прямо: я в отчаянном положении. Возьмите меня с собой в Англию! Спрячьте меня, я не хочу гнить в Сибири из-за тридцати серебряников, на которые позарился мой дурак деверь. Конспиратор хренов! Все уже известно Дурново, и только чудо может спасти меня. Умоляю, я готова на все, я готова даже стать младшей женой в вашем гареме, только спасите меня! Я буду чистить ваши пруды и ухаживать за вашими лебедями.

После второй стопки поляк понял, что если тотчас чем-нибудь не закусит, его можно будет брать голыми руками.

— Пфе, пани, — сказал Фаберовский, чувствуя, что язык, равно как и мысли, плохо слушаются его. — За какими лебедями вы собираетесь ухаживать в моем гареме? За прудами у меня есть человек. Специально обученный. Вон он, там, на улице стоит.

Вдруг пронзительная мысль промелькнула у поляка в мозгу — приставша налила ему водки, в которую наверняка что-нибудь подмешано! Потом его можно будет вывести как мертвецки пьяного, отвезти на Черную Речку и бросить где-нибудь там в прорубь. Хорошо бы его повезли туда на Артемии Ивановиче. Но она тоже пила эту водку. Может, ей просто решили пожертвовать, как ненужной разменной фигурой?

— Так как вы решите? — продолжала встревожено щебетать Сеньчукова так, словно на нее водка совершенно не подействовала. — Умоляю вас, одно слово: «Да». Моя судьба в ваших руках!

Фаберовский утвердительно промычал, с отчаянием прислушиваясь к собственному состоянию. Его явно начинало клонить в сон.

— Граф, вы мне покажете, где на глобусе находится Англия? — воскликнула приставша, открыла дверь в детскую и потянула своего гостя за собой. Не в силах сопротивляться, поляк потащился за ней, пытаясь взвести курок револьвера, не вынимая его из кармана сюртука. В детской также никого не было. Здесь стояла кроватка, комод и большой глобус на нем. Фаберовский левой рукой — правой он сжимал револьвер в кармане — ткнул в Англию и поспешил вернуться в гостиную. Здесь он взял из коробки блин шоколада и половину разом запихал в рот. Было противно, сладко, но ему полегчало.

— Ой, что это с вами, граф? — всплеснула руками приставша, выходя из детской. — У вас на губах коричневая пена! Опять Александр в водку какую-то гадость намешал.

— Это шоколад, — сказал Фаберовский, вытирая коричневые пузыри рукавом.

— Миленький мой граф, вы совсем как моя дочка. Та, правда, больше монпансье любит себе в рот набивать. Вот вам салфетка, плюньте. Кто ж после водки шоколад ест! Положите скорее льду в рот, должно помочь.

Поляк наклонился к ведру, взял рукой кусок льда, но выпрямится уже не смог. Он завалился набок, сделал отчаянную попытку встать и сознание его померкло.

* * *

От недостатка воздуха медленно подступало удушье, да еще в горле нестерпимо першило от пыли и запаха скипидара. Фаберовский лежал на спине в кромешном мраке в каком-то узком и высоком ящике, более всего напоминавшем склеп. В ногах у себя он обнаружил сапоги, которые и издавали резкий скипидарный запах, а также саблю в стальных ножнах. Погребенный заживо — кошмар любого современника! Ему предстоит умереть в страшных мучениях, ведь в гроб ему не положили спасительного яда и даже не пробили голову в качестве более дешевой альтернативы! Да еще очки куда-то дели! А ведь были совсем новые!