Принц не принц, но даже в скромном, еще неизвестно чьем прикиде, выглядел Андрон неплохо. Стройный, широкоплечий, с лицом мужественным и открытом, он был похож на голливудского красавца. Слава богу без лысины, зубы свои. А эти шрамы на губах и подбородке, а эта ранняя, напоминающая цветом серебро, седина. И взгляд, уверенный, бесстрашный, насмешливый, чуть циничный. Ах, Ален Делон, Жан Поль Бельмондо, Тихонов-Штирлиц и Вася Лановой в одном лице…

Ладно, попили чая с пряниками, вспомнили Варвару Ардальоновну, и добрая заведующая поднялась, зачем-то оглянувшись, полезла в шифоньер. Вытащила из-под тряпок сверток, разворачивая, вздохнула.

— Хорошо, что долларов купили, люди присоветовали. А у нас в сберкассе все пропало. Копили, копили на старость…

В свертке были Лапинские ордена, все три солдатской славы, крестик и обручальное кольцо Варвары Ардальоновны, да еще парадная, добротной кожи, сбруя Арнульфа. И зеленые бумажки. Одна с портретом Франклина, другая — Гранта, остальные — Гамильтона, Линкольна, Вашингтона и Джексона. Лица столпов заокеанской демократии были какие-то вытертые, изношенные, совершенно не впечатляющие. То ли дело у нашего гаранта, особенно после ста пятидесяти…

— М-да, — Андрон взвесил на руке Лапинские награды, положил, смотав, в карман сбрую единорогову, встал. — Спасибо вам, Александра Францевна, за все. А зелень и рыжье себе оставьте.

Чмокнул добрую заведующую в старческую щеку, глянул ободряюще на тоскующую ликвидаторшу и пошел на выход. Нет, финансовый вопрос следует решать кардинально — Франклин с Грантом, хоть и сладкая, но всего лишь парочка, здесь не помощники. А материнские цацки и вообще толкать западло. Самое главное сейчас паспорт. Без него никуда. Только вот выдают его по месту жительства. А кто может прописать к себе бывшего зэка? Только близкие родственники. А если их нет? Получается какой-то чертовый, замкнутый круг. Нет, такое люди придумать не могли, это козни дьявола. Впрочем кто сказал, что закон у нас пишут люди? Педерасты. А петух, как и мент, — не человек.

Так, занятый своими мыслями, шел Андрон творением Петровым, в прошлом градом Ленина и колыбелью революции, ныне славным Санкт-Петербургом, цитаделью демократии. Однако, не взирая на философский настрой, выделение желудочного сока у него не прекратилось — он зашел в пельменную, взял двойную с хлебом, чтобы лучше проняло, и, поев, побрел себе дальше. Никому не нужный, скверно отдетый, ощущая каждой своей клеточкой собственную несостоятельность. На зоне человеком был — с филками (деньги), чаем, авторитетом, семьей. К пахану подходил, тумбочку имел, при просчетах в первом ряду стоял. А тут… Может, плюнуть на все и на остаток денег махнуть с блядями в кабак? Устроить бардак и разгуляево, плавно переходящее в махач. Врезать кому-нибудь по балде. И вернуться на зону. Чтобы снова быть человеком. Ага… А эта штука, из-за которой жопы рвали на сто лимонных долек и Брюс, и фон Грозен, и еще хрен знает кто, так и останется в стене? Нет уж, на фиг, если и давать кому по башке, то с толком. И бляди тут совершенно не при чем.

Был уже вечер, когда Андрон вернулся в свое блочно-панельное логово. Славный производственник Михайлов был уже на кочерге и встретил его вопросом в лоб:

— Ты в каких войсках служил?

— В пехоте, — с ходу соврал Андрон и был тут же затащен хозяином за стол, накрытый с демократическим радушием — вареная картошка, океаническия сельдь и паленая водка.

— Садись! Выпьем. Сегодня у Витьки годовщина. У сына.

Ладно, сели, выпили, не чокаясь, помянули Витьку. Молча, под мерзкую селедку, — говорить было решительно не о чем. Не было общих тем. Затем выпили еще, и бригадир слесарей сказал, тихо так, собственно ни к кому не обращаясь:

— Они ведь там в морге все лежали в фольгу завернутые. Полностью. Только сапоги торчали. А у Витьки не торчали. Не было у него сапог. И ног не было. Из гранатомета его. Он ведь механиком, механиком… Паренек рассказывал, что с ним служил… Который вернулся… живым… — Бухнул по столу тяжелый кулак, дрогнул судорожно небритый кадык.

Хозяйка, плотная, широкая в кости хохлушка, всхлипнула, часто заморгала и, не удержавшись, судорожно заревела, в голос, громко, плотно закрывая дряблые щеки руками. Посидели.

— Спасибо, хозяева, — Андрон поднялся, прерывисто вздохнул и, не сдержавшись, похлопал бригадира по плечу. — Ну, ну, ну, ну. Жить надо.

Развернулся и пошел к себе. А остаток вечера он провел с пользой, в чтении, изучая российскую историю по газетам, найденным в сортире. Господи, что же творилось в отечестве… Выпускали ваучеры и стреляли по парламенту, расхищали миллиарды и покупали острова. Клали руки на рельсы, что не будет реформ, и, оставаясь с руками, оставляли народ с носом, в дураках, но без денег. Начитался Андрон на ночь прессы, а потому ворочался, спал плохо и снились ему кошмары. Предупреждал ведь незабвенный Булгаков…

А время шло. Летели дни, торжествовала природа, крепчал, матерел, наливался силой Хорст. Это прекрасно знали и друзья, и враги. Впрочем в живых его враги оставались недолго — руки у Хорста были длинны… И вот однажды к нему через арабских фундаменталистов обратились чеченские сепаратисты с одной щекотливой просьбой. Вопрос был действительно деликатный — ГРУ взяло с поличным полевого командира Ципу Задаева, переправило в Москву, и теперь тому шьют дело на всю катушку. Занимаются плотно — генеральная прокуратура. А у Хорста — это всем известно — там своя рука, то есть волосатая лапа — зарезервированный агент по фамилии Недоносов. В чине заместителя генерального прокурора. Так что нельзя ли помочь — брат Ципы Задаева Дока Мудаев сказал: «Мы за ценой не постоим».

«Господи, что ж это такое делается у демократов-то, — Хорст тяжело вздохнул и искренне пожалел генпрокурора. — Такого мудака и в заместители?» Сразу же память воскресила ему образ Недоносова — тупого, запойно пьющего, страдающего манией преследования со стороны Феликса Эдмундовича. Надо же, такое дерьмо и такая карьера, интересно, что же выдвинуло его аж в замы самого главного блюстителя российской законности? Интересно, очень интересно…

Настолько, что Хорст отложил все дела, запустил компьютер и, набрав код доступа, отыскал файл-досье Анания Недоносова, хмыкнул, глядя на фотографию и заработал мышью: так, родился, учился, женился… Служил… Дезертировал… завербован… По документам — комкавполка, личный друг Буденого… Так, переведен в Ленинград на легкую работу… Следователем в райпрокуратуру. Так, бросил пить, взялся за ум… Награжден почетной грамотой. Еще одной… Плюс красным переходящим вымпелом… А, вот оно что, вот где собака… Раскрутил громкое нашумевшее дело — посадил злостного расхитителя соцсобственности, к тому же оказавшего злостное неповиновение. Попал в вечерние газеты, а потом — в телепередачу «Человек и закон». После чего был замечен, обласкан и награжден медалью за трудовую доблесть, а затем откомандирован на повышение квалификации в Москву. Где и остался… А расхититель этот и впрямь оказался злостным — четырем ментам дал по шапке. Молодец. Как бишь зовут-то его? Андрей Андреевич Лапин? Хорст непроизвольно щелкнул мышью, глянул лениво на экран и натурально обалдел, чудом не свалился со стула. С фотографии на уголовном деле на него смотрел он сам — хмурым, выкатившим желваки на скулах хулиганом. Такой не четырех — дюжину ментов положит…