Прасковья Семеновна, маленькая, в серой косыночке на голове, в синем халате, с лицом иссиня-белым, умоляюще посмотрела на него. В ее больших серых глазах было столько страдания, что врачу стало не по себе.

— Пошли бы домой, отдохнули, мамаша, — мягко сказал он.

Прасковья Семеновна не ответила. Врач ушел. Она долго еще стояла в коридоре, потом, цепляясь за стену, медленно пошла в палату.

Илью Николаевича остановила Софья Васильевна.

— Вас в прихожей ребята дожидаются. Верно, всем классом пришли!

— Какие ребята?

— Из школы. Товарищи Коновалова.

— Опять товарищи! Только и делаю, что школьников принимаю! — ворчал Илья Николаевич.

В прохладной пустой прихожей, с желтыми бревенчатыми стенами и такими же желтыми скамьями с решетчатыми спинками у большой печи, занимающей треть стены, стояли мальчики и девочки. Их было не меньше тридцати, учащихся седьмых — десятых классов.

Илья Николаевич открыл дверь и удивился, что ребят было так много и что в прихожей, где они собрались, стояла необыкновенная тишина.

От толпы отделился Миша.

Как и все другие мальчики, он держал в руках шапку и безжалостно теребил ее белую меховую оторочку.

— Здравствуйте, Илья Николаевич! — сказал Миша и сделал какой-то странный полупоклон. — Вот все мы согласны дать кожу Саше Коновалову.

У Ильи Николаевича от изумления подскочили брови.

— Список вот, пожалуйста! — Миша расстегнул темно-коричневый меховой тулупчик с длинным ворсом, из бокового кармана черной вельветовой куртки достал бумажку и протянул ее врачу.

Илья Николаевич взял список, повертел его в руках.

— Это ведь очень больно, ребята! — сказал он.

— Мы знаем! — вздохнул самый маленький школьник в пальто с отцовского плеча.

— У Сережки взяли кожу, у Пипина Короткого — тоже. Они же вытерпели. Вот с меня и начните, я первый в списке, — сказал Миша и начал снимать тулуп. Руки у него заметно дрожали.

Доктор остановил его:

— Что ж, ребята, когда нужно будет, я вас по этому списку позову… Комсомольцы вы?

— Комсомольцы! — хором ответили ребята.

— Саша нашим секретарем был… Надолго, доктор, мы без вожака-то? — спросил Миша.

Он смотрел на доктора вопросительно и требовательно.

— Скрывать не стану, состояние Коновалова тяжелое…

— Он может умереть? — широко открывая большие голубые глаза, спросил Никита.

Доктор вскинул брови, склонил голову, развел руками.

Несколько минут прошли в полной тишине.

— Возьмите кожу прямо сейчас! — умоляюще сказал Миша.

— Понадобится — обязательно возьмем, — пообещал Илья Николаевич. — Ну а теперь до свидания!

«ОСТАВЬ МЕНЯ…»

С той минуты, когда на пожаре Стеша услышала крики о помощи и кто-то в толпе назвал Сашино имя, с той самой минуты для нее время словно остановилось, показалось, что молодость ушла и на свете осталась она одна-одинешенька, со своими несбывшимися мечтами, со своим неисходным горем.

Расталкивая толпу, она пробралась к мастерской и увидела, как вынесли Сашу с запрокинутой головой, с бесчувственно повисшими руками. Она думала, что он мертв, и не могла совладать с собой. Заломив руки, она закричала так, что вокруг нее все затихло.

Вместе с матерью Саши и его школьными друзьями она бежала за носилками до больницы, ничего перед собой не видя, спотыкаясь, как слепая. В больницу пустили только мать. Но толпа не расходилась, и среди Сашиных друзей у крыльца стояла и Стеша, без кровинки в лице, и ждала, как распорядится судьба.

Вот тогда-то в первый раз на крыльцо вышла Софья Васильевна и сказала:

— Состояние тяжелое. Ожоги занимают очень большую площадь. В сознание еще не приходил. Да и хорошо: хоть боли не чувствует.

Стеша отделилась от толпы, бросилась в березовую рощу, обхватила руками тонкое деревце, прижалась к нему щекой и неутешно заплакала. Вскоре ее нашла Зина Зайцева. Она обняла подругу и стала утешать:

— Ну, успокойся, жив же он. Молодой, здоровый, выживет обязательно! Поправится, снова придет, сядет за свою парту. — И не удержалась, сказала то, что слышала в толпе. — Говорят, ожоги сильные, особенно лицо. Ну, пусть следы останутся. Ты же его не разлюбишь за это?

— Пусть обезображен. Пусть без ног, без рук, только бы жив! — рыдала Стеша.

— Вот как ты его любишь! — не то с удивлением, не то с завистью сказала Зина.

Она не знала еще такого чувства. Но Саша всегда нравился ей, и, если б не Стеша, не Сашино чувство к ней, Зина, конечно, дала бы волю своему сердцу.

— А другие, знаешь, на человека с лица смотрят, — продолжала Зина. — У моей старшей сестры Лены на фронте муж был ранен. Вернулся домой — узнать нельзя: на лбу шрам, на щеках рубцы, подбородок срезан. Так она в тот же день от него ушла. «Кажется мне, — говорит, — что это не он». Вот какая!

— Какая гадкая, бездушная!.. Нет, не любила она его!..

Стеша представила Сашу с рубцом на лбу, со шрамами на щеках, с изуродованным подбородком. Неужели бы поколебалась тогда ее любовь к нему? Нет! Никогда! Наоборот. Любила бы его еще больше, как мать любит больше других свое искалеченное дитя.

— А может, ты ошибаешься? Может, тоже разлюбишь, когда он вернется со шрамами?

— Уйди, Зина, оставь меня, мне одной легче! — умоляюще сказала Стеша, снова прижимаясь щекой к стволу березки.

— Нет, пойдем домой. Я тебя провожу, — опомнилась Зина. — Отец тебя еще на пожаре искал.

— Оставь меня, уйди! — повторила Стеша и опять зарыдала.

Зина удивленно посмотрела на подругу.

— Ну, побудь одна, побудь, — снисходительно разрешила она, — а я, может, что-нибудь еще о Саше узнаю. — И Зина пошла к ребятам.

ЛУННОЙ НОЧЬЮ

Вы помните тот вечер, когда начался пожар МТС? Екатерина Ермолаевна рассталась тогда с Александром Александровичем в полной уверенности, что то была их последняя встреча. Она долго стояла в темноте око-до низкого белого дома с двумя окнами, выходящими в палисадник, где прожила четыре дня. Она пыталась унять слезы и успокоиться. Потом увидела зарево и, как все жители Погорюя, побежала на пожар. Здесь был Александр Александрович, и она не отрывала от него глаз, прячась в толпе и считая, что судьба, сжалилась над ней, дав ей возможность еще раз его увидеть.

Но, когда из-под горящих бревен вытащили Сашу Коновалова, она, повинуясь долгу врача, бросилась к больному. Екатерина Ермолаевна знала, что Коновалов — любимый ученик Александра Александровича. Она видела, в каком тяжелом состоянии находился и сам Александр Александрович, когда, не помня о себе, вместе с другими спасал из-под горящих балок Сашу Коновалова.

— Катя, побудь с ним эту ночь, — сказал ей Александр Александрович.

Этих слов было достаточно, чтобы и первую