сжал ладонями край стола, даже больно стало, но сдержался, ничего не сказал матери. Немного погодя толкнул стол, откатываясь на ножках стула по полу, чашки заходили ходуном, расплескивая из блюдец чай.

— Как ты всегда с маху, — нахмурившись сказал отец.

— А ему и горюшка мало, — зыркнув на него глазами, сказала мать. — Что хочет, то и делает, будто один в квартире живет.

Виктор стремительно встал и вышел в соседнюю комнату. Появился лишь, когда бабушка собралась уходить и в передней натягивала вязаную кофту, которую надевала под жидковатое, поношенное пальто.

— Приеду я к тебе завтра… — улучив момент, пробормотал Виктор.

— Приходи, приходи, Витенька, я всегда тебе рада, ты знаешь, — придавливая подбородком теплый шарф и натягивая поданное ей Виктором пальтишко, также негромко сказала бабушка.

— О чем вы там шепчетесь? — все же учуяла мать их переговоры.

— Говорю, что завтра к бабушке в гости приду, спрашиваю, примет ли, — с вызовом сказал Виктор.

— Да уж, известное дело, бабушка без своего внучка жить не может, — едко заметила Лидия Кирилловна. — Ему бы в институт идти, а он — нет, к бабушке.

— А что, Витенька, может, и в самом деле в институт тебе? — забеспокоилась бабушка. — К нам-то в любое время придешь, примем, не осерчаем, — с достоинством сказала она.

Виктор быстро взглянул на мать.

— Ты же знаешь, что не хожу в институт, — сказал он с прорвавшимся раздражением. — Зачем бабушку обижаешь?

— О, господи!.. — воскликнула мать и, не договорив чего-то, вышла из передней.

— Провожу до автобуса, — сказал отец и принялся натягивать пальто.

Отец и бабушка ушли. В квартире затихло, мать не показывалась из своей комнаты, Виктор скрылся у себя, притворил дверь и улегся на постели поверх одеяла. Странное состояние охватило его: вот всего-то какой-нибудь час пробыла бабушка, и, кажется, ничего особенного не сказала, и никаких утешительных слов не произносила, а стало легче, будто отпустило что-то. И причина успокоения вовсе не в словах ее. Жизнь она видит с доброй стороны, и, когда слушаешь ее, невольно начинаешь видеть ту же, добрую сторону. Виктору не хотелось додумывать мысль, она неумолимо вела к осуждению матери. А теперь, оставшись один, он не хотел ее ни в чем винить. Пробуждалась жалость к ней, не умеющей видеть доброту, и потому как бы отгороженную от людей невидимой, но глухой стеной. Она, наверное, и сама не заметила, сколько раз сегодня вечером обидела бабушку…

Возвратился Александр Федорович. Почему-то долго топтался в передней, несмело приоткрыл дверь в комнату сына. Виктор сделал вид, что не заметил, как открылась дверь. Он понимал, как тяжело переживает отец его отчужденность, но никак не мог с собой сладить. Нелюдимым сделало Виктора что-то такое, чего он и понять не мог…

В первый же день возвращения родителей Виктор попытался уговорить отца остаться на заводе. «Дед все уши прогудел, — объяснял он, — только и слышу от него, что отец завод бросил, сменить его, старика, не хочет, на пенсию потому не отпускают… Мне-то каково слушать?! Понимаете вы оба это или нет? А в письмах только все об одном: не бросай институт, в люди иначе не выйдешь, человеком не станешь… Да зачем мне такая жизнь? Брошу институт, горновым останусь, ни хлопот, ни забот, никаких там «высоких» дипломов, которые, кажется некоторым, обещают одно: там цапнуть, тут урвать, квартиру родственнику отдать. А я без обмана, без лицемерия, как хочется, так и буду жить… «Ты как с родителями говоришь! — воскликнула Лидия Кирилловна. — Растили тебя, воспитывали, учили — и вот какая благодарность». — «Перестань, — сказал отец, — не до того сейчас, неужели не понимаешь?» Глаза матери набухли слезами, она отвернулась и растерла слезы по лицу. «Вот чего я дождалась, — заговорила она, — вот тебе и сыновняя благодарность, вот тебе и жалость! Жестокий человек!..» Она выбежала из комнаты.

Отец закрыл дверь. «Какая бы ни была — она тебе мать», — сказал он тогда. «А как ты можешь мириться, что твою мать из дому выжили? — спросил Виктор. — В чем она перед тобой виновата? За любовь к нам выжили». Виктор хотел еще что-то обидное и злое сказать, лицо его — он почувствовал это — стало жестоким, запавшие щеки провалились еще больше, во он взглянул на сгорбленные плечи отца и промолчал. «Выходит, любовь — это зло?» — неожиданно робко спросил он. Ожесточение, владевшее им, погасло, ему не хотелось больше укорять отца, винить его в чем-то, чего и сам как следует не понимал. «Какая смотря любовь!.. — в раздумье сказал отец. — Иная, может, и зло». «Нет! — загорелся Виктор. — Любовь — всегда добро!»

После этого разговора Виктор чувствовал, что отец порывается поговорить, что-то объяснить, но удерживает себя, наверное, боится, что оба они сорвутся и будет еще хуже. Отец… Как было просто прежде. Стоило только приласкаться, уткнуть голову ему в колени, почувствовать прикосновение к волосам шершавой, сильной руки, и приходило успокоение. Эта простота отношений ушла и больше никогда не вернется…

Отец вошел в комнату, и Виктору уже нельзя было притворяться, не замечать его. Александр Федорович присел на край кровати.

— Решил я не уезжать в дом отдыха, Витя, — негромко заговорил отец, — перед Дедом не срамиться, за совет тебе спасибо хочу сказать. Но уезжать все же приходится… В Болгарию меня посылают, в командировку. Сегодня вызывали… Не посмел я, Витя, отказаться. Сам понимаешь, не могу… А Василий Леонтьевич опять будет клясть…

— Матери сказал? — живо спросил Виктор, приподнимаясь на локте.

Отец отрицательно помотал головой.

— Бабушку пожалел. Ну, а сейчас придется… Что же нам с тобой делать, Витя?

— Я уйду, отец, — сказал Виктор, — лучше так будет. Не сердись на меня, я решил…

— Куда?

— К бабушке уйду.

Александр Федорович вскинул взгляд на сына, спросил:

— Договорились вы с ней?

— Нет, еще не знает. Пустит к себе, я часто у нее бываю. Все она понимает.

XII

Они помолчали, раздумывая каждый о своем. Виктор сел на кровати рядом с отцом, тронул его за плечо.

— Может, не прав Василий Леонтьевич, зря к тебе вяжется? — спросил Виктор и, вытянув тонкую шею, уставился на отца. — Может, по злобе? Скажи, тогда я и ответить могу. Не побоюсь Деда.

— Нет, Василий Леонтьевич по злобе никогда не поступит, — без колебаний сказал отец. — В доменном деле по злобе друг на друга нельзя, печь работать не будет. Так мы все приучены, Витя. Я его давно знаю, и он меня знает, учитель мой, первый после Григорьева…

Андронов замолчал, вспомнил, как начинал работать обер-мастером блока печей под присмотром Деда. Василий Леонтьевич договаривался с ним, называя его по