— Так он ошибался?

— Насчет зависти? Не совсем. Я никогда не считал себя ровней Эдгару. Если я и завидовал, то не популярности Эдгара в литературных кругах, а искре гениальности, которой отмечены его стихи, да легкости, с какой слова ложились у него на бумагу. Сам я, как ни бился над каждым словом, не мог достичь такого уровня.

— Но почему вы не дали полицейским расследовать причины смерти вашего кузена? Это непростительно, мистер По! — с твердостью объявил я человеку, который спас мне жизнь и приютил в своем доме.

— Вот, значит, в каком свете вам это видится! — тем же спокойным тоном продолжал Нельсон. — Впрочем, причина понятна. Это Уайт заартачился, еще до вашего прихода объявил, что никакого расследования не надо. Балтиморская полиция привыкла закрывать глаза на преступность в нашем городе, особенно если речь идет о приезжих. Мне частенько случается защищать мелких хулиганов, и знали бы вы, сколь много в каждом деле зависит от расположения полицейских. Поймите, я не мог спорить с Уайтом — я бы все равно ничего не добился, только отношения бы испортил. Уайт привык примерно наказывать всякого, кто вздумает явить миру истинный уровень балтиморской преступности; именно поэтому я сразу пресек ваши попытки требовать дальнейшего расследования — для вашего же блага. Порой мне кажется, мы недалеко ушли от времен охоты на ведьм; в тот период преступления замечались стражами порядка лишь тогда, когда это не противоречило интересам обвинителей. — Нельсон поднялся и шагнул к двери. — С нашей первой встречи вы считаете меня врагом Эдгара. Следуйте за мной, мистер Кларк.

Мы прошли в библиотеку, где целые полки были отведены под книги и периодические издания с произведениями Эдгара По. Коллекция почти равнялась моей собственной. Я принялся доставать томики и журналы, пролистывать, читать оглавления.

От Нельсона не укрылась моя сконфуженность — кто бы мог заподозрить в нем такое благоговение перед творчеством кузена!

— В последние годы я злился на Эдгара, — с улыбкой пояснил Нельсон. — Злился даже, когда он отошел в лучший мир. Моя злость была вызвана непрестанным чувством превосходства, которое Эдгар питал ко мне и даже не трудился скрывать. Он считал, что я сам уничтожил в себе поэта. Иными словами, его многолетняя ненависть не была для меня тайной! Но сам я ненависти к Эдгару не испытывал, хоть и не сразу об этом догадался. А потом меня будто осенило: Эдгара нельзя мерить общей меркой. В отличие от обыкновенных людей он выражал себя через литературные произведения; в них жила его душа, а не в его поступках, и уж тем более не в письмах, которые могли быть составлены под влиянием гнева; точно так же, повинуясь минутному настроению, Эдгар бросался досадными комментариями. Его искусство изначально не рассчитано на массового читателя; глупо искать в нем принципы или мораль. Оно — лишь форма существования моего кузена; единственная истинная форма.

Нельсон сидел в кресле на колесиках; он развернулся вместе с креслом, чтобы взять с полки «Гротески и арабески», и вдруг уголок его рта дернулся в той же гримасе, что была одной из отличительных черт Эдгара По. Чтобы скрыть потрясение этим сходством, я уткнулся в апрельский номер «Грэхема» за 1841 год — тот самый номер, где впервые появилась история о Дюпене, «Убийство на улице Морг». Я держал журнал с благоговением и думал о своей собственной коллекции, о милой «Глен-Элизе», где, конечно же, царит сейчас разорение после полицейских обысков, имевших цель вещественно доказать мою преступную одержимость Эдгаром По.

— Известно вам, что за первый рассказ о Дюпене мой кузен получил всего пятьдесят шесть долларов? — спросил Нельсон, заметив дату на журнальной обложке. — С тех пор как Эдгар скончался, пресса только и делает, что поливает его грязью. А этот бесстыжий Грисвольд, так называемый биограф! Какой только напраслины не возвел он на моего кузена! А ведь и я ношу фамилию По; учитывайте это, мистер Кларк! Моя жена, мои дети — тоже По; дочери выйдут замуж, а сыновья передадут фамилию моим внукам. Я — По, мистер Кларк. В последние месяцы я прочел и перечел практически все произведения Эдгара, и знаете что я вам скажу? С каждой новой страницей я ощущал, как крепнет наша связь — близость не только по крови, но и по духу, когда кажется, что Эдгар говорил моими словами, или нет — что у нас с ними были одни и те же слова, только он выпустил свои в мир, а мои — такие же! — остались биться в сердце. — После столь поэтичного пассажа особенно неожиданно и буднично прозвучал вопрос: — Вы встречались с Эдгаром лично, мистер Кларк?

— Нет.

— Это хорошо! — Заметив мое недоумение, Нельсон пояснил: — Я хотел сказать, хорошо в сложившихся обстоятельствах. Ищите душу Эдгара в написанных им словах. Его редкостный гений слишком велик для журнальных публикаций; неудивительно, что Эдгар всюду видел врагов, что не сомневался — со временем врагами станут даже друзья и родственники. Он воспринимал мир как враждебную стихию, беспрестанно тревожился и подозревал всех и каждого — потому, что для мира характерна предубежденность против смелых шагов в литературе, — говорю по собственному юношескому опыту. Жизнь Эдгара была целым рядом экспериментов над собственной природой; так-то, мистер Кларк. В результате он слишком отдалился от суеты нашего мира — зато приблизился к идеалу в литературе. Мы не можем судить об Эдгаре По как о человеке, но можем приобщиться к его гениальности через его произведения. Именно поэтому он оставался недооцененным при жизни; его читали, но не понимали. Это и ко мне относится, и к вам, да и ко всем. — Нельсон помолчал. — Вам уже лучше, мистер Кларк?

Действительно, голова прояснилась, дикие порывы оставили меня в покое. Выходки на кладбище и в доме Марии Клемм казались теперь обрывками дурного сновидения или эпизодами, никому не интересными за давностью лет. Я слегка покраснел, вспомнив, в каком состоянии был обнаружен Нельсоном.

— Да, мне лучше, спасибо. Боюсь, на Эмити-стрит я вел себя неадекватно.

— Едва ли, мистер Кларк, — усмехнулся Нельсон, — стоит винить себя за мысли и поступки, продиктованные ядом.

— О чем вы, мистер По?

— Врач заключил, что вы получили дозу яда. На вашем нёбе он обнаружил следы белого порошка, которые оказались умело составленной смесью нескольких химических веществ. Не волнуйтесь. Врач уверен, что воздействие яда уже кончилось, да и доза была несмертельная.

— Но кто же… — Ответ показался столь очевидным, что я осекся на полуслове. Конечно, тюремные охранники — они ведь наливали мне воду в кружку. Офицер Уайт, взбешенный моим «запирательством», дал это распоряжение, чтобы вызвать у меня помутнение рассудка и вытянуть более-менее приемлемое признание вины! Да и Нельсон только что сообщил о желании Уайта замять дело Эдгара По. Уайт продолжал бы травить меня, пока я не сознался бы, или не умер, или в помрачении ума не наложил на себя руки. Я спасся по счастливой случайности!

О, теперь вполне объяснились мои неистовства после побега; теперь понятно, почему меня одолевали и преследовали столь дикие помыслы. Это же надо — разрыть могилу По, вломиться, подобно разбойнику, в дом, где он жил много лет назад! Маньяк разжал хватку, соскользнул с закорок; я выпрямился, расправил плечи, постиг случившееся ясным и трезвым умом.