— Нет, сэр, — выдавил из себя Ник.

После чего, не в силах больше сдерживаться, рассмеялся. И чем больше он смеялся, тем больше ему хотелось, так что в конце концов смех превратился в приступ, в истерику.

Приняв вид милостивого снисхождения, директор позволил Нику нахохотаться вдоволь.

— Ну хорошо, — наконец произнес директор, — ты повеселился на мой счет, мне уже приходилось слышать, что ты любишь розыгрыши. Но настало время принять удар. Сейчас я пойду на пресс-конференцию и хочу там сказать не только то, что «специальный агент Мемфис смеется у меня в кабинете».

— Прошу прощения, сэр.

— Продолжай.

Ник задумался.

— Просто гадаю, как можно отстранить меня от работы за фотографию на полигоне ФН, сделанную в две тысячи шестом году, с винтовкой, которой тогда и в природе не существовало.

— Что ты имеешь…

— Это даже не винтовка производства ФН. Это творение их заклятого врага, «Ремингтона». Мало того что у меня в руках винтовка «ремингтон», так она еще и появилась на свет только в две тысячи восьмом.

— Я не…

— В две тысячи шестом году этой винтовки не было и в проекте. Да, она есть в последнем каталоге «Ремингтона», но в две тысячи шестом она не была даже мечтой инженеров. Так что фотография — подделка. Вопиющая, самоочевидная поделка. Не представляю, кто ее создал, как и зачем. Но суть не в этом. Тот, кто ее изготовил, прекрасно понимал, в какой теме «Таймс» ничего не смыслит, и сыграл на этом. В конечном итоге этот неизвестный заставил газету опубликовать снимок, в котором двадцать миллионов человек сразу же увидят фальшивку.

Директор внимательно посмотрел на фотографию.

— Так, — протянул он, — судя по всему, последними будем смеяться мы.

— Да, сэр.

— В «Таймс» это уже знают?

— Если еще не знают, то узнают в ближайшее время.

— Хотел бы я при этом присутствовать.

Дэвид Банджакс решил устроить себе небольшой выходной. Он был уверен, что никто не станет возражать. Он чувствовал себя героем и хотел этим насладиться. Так что Дэвид не отправился в редакцию, как обычно, а повалялся в кровати, затем побродил немного по столичным улицам. Он прошел мимо редакции «Вашингтон пост» на Пятнадцатой авеню, мимо гаража, где получил от неизвестного первую пачку документов, по К-стрит, мимо ресторана «Маккормик и Шмик», где в последнее время повадился обедать, до Коннектикут-авеню и дальше, мимо площади до самого Дюпон-серкл и обратно кружным путем мимо посольств, выстроившихся вдоль Массачусетс-авеню, — величественных старинных особняков золотого века, превращенных в суверенные клочки других государств на американской земле, с заборами и живыми изгородями, преимущественно в средиземноморском стиле, что придавало этому району столицы сходство с Римом.

«Я Спартак», — усмехнувшись, подумал Дэвид.

Он ощущал себя так, как всегда в последнее время, когда выдавал крупную сенсацию. Ему казалось, что все обращают на него внимание, и он смущался. Немногочисленные поклонники восторгались его успехом, соперники в редакции завидовали, как обычно и происходит, когда кто-то отделяется от стаи и становится одиночкой, звездой, получающей приглашения на ведущие телевизионные каналы. Дэвид не торопился, пытался растянуть удовольствие и посмаковать предвкушение.

День был прохладный, но солнечный. Пронизывающий ветер распахивал полы плаща и проникал под спортивную куртку, ворошил волосы, выдувал слезы из глаз. Окружающие казались счастливыми и радостными, они были поглощены собой, прикованы к скандалу, к ожидаемому отчету, предстоящей беседе, конференции, показу, открытию, приему или репетиции. Город встреч. Судя по всему, этим утром все, кроме Дэвида, спешили на встречу; сам же он не собирался приходить на работу раньше четырех дня. Он небрежно заглянет в редакцию где-нибудь, допустим, в 15.43, успеет разобраться с многочисленными приглашениями, выслушать произнесенные скрепя сердце поздравления коллег и начальства и снисходительно кивнуть тем, кто не стал его поздравлять. Он быстро просмотрит электронную почту, проверяя, что поздравлений от либеральных друзей больше, чем полных ненависти ругательств консервативных врагов, — в последнее время это стало тенденцией. Дэвид прикинул, что сегодня наверняка поставит новый рекорд и получит по электронной почте больше сотни писем.

Он пообедал в одиночестве, поздно, когда в заведении на И-стрит напротив Американской ассоциации кино схлынула обычная толпа. Дэвид выбрал это место, потому что оно находилось в стороне от оживленных улиц, в добрых семи кварталах от его редакции и от редакции «Пост» и в девяти кварталах от Национального пресс-центра, так что встреча с другими представителями пишущей братии была маловероятной. И он оказался прав: в зале не было ни одного знакомого лица. Дэвид не спеша ел салат и бифштекс, запивал мерло среднего пошиба и читал свою газету, а также «Пост», «Ю-эс-эй тудей», «Лос-Анджелес Таймс» и «Бостон глоб», убеждаясь в том, что больше ни у кого ничего нет, что он опередил всех, что сенсация целиком принадлежит ему. Завтра конкуренты бросятся его догонять; Дэвид знал, что как раз в этот момент в различных редакциях бурлит лихорадочная суета.

Расплатившись по счету, он оставил газеты на столе, вышел на улицу и неторопливо направился в редакцию, наслаждаясь каждой секундой, каждым атомом, каждым микроощущением, каждой искоркой той неизмеримой черной энергии, которая составляла суть его жизни. Наконец Дэвид ступил на порог здания редакции.

— Вот он, наш герой!

Это был Джек Симс, весь в твидовой ткани в клеточку, с квадратным раскрасневшимся лицом, — древняя легенда журналистики; казалось, он только что взял интервью у самого Франклина Рузвельта. Джек, идущий на поздний обед или на ранний коктейль, был в длинном плаще с поясом, наподобие тех, что носят иностранные журналисты, и в низко надвинутой на глаза широкополой фетровой шляпе в духе гангстерских боевиков, но у него хватило приличия ее снять, и движение это получилось естественным.

— Знаешь, — произнес Джек раскатистым голосом, — в моем возрасте единственная радость — смотреть на то, как вы, молодые ребята, нещадно расправляетесь с врагами, не беря пленных. Мои поздравления, Дейв. Ты можешь гордиться.

— Спасибо, мистер Симс, — скромно отозвался Дэвид, даже не потрудившись поправить старика за то, что тот назвал его Дейвом, чего он терпеть не мог.

Честолюбие Дэвида требовало, чтобы в редакции им восхищались все, независимо от поколения, а не только непосредственное начальство.

— Ты уложил его на обе лопатки, тигр, — добавил Симс, на прощание дружески похлопав Дэвида по плечу.

Молча поднимаясь на лифте, Дэвид думал, что благодаря приветствию легенды журналистики все вокруг поняли: он совершил нечто выдающееся.

Однако в кабинете Дэвида встретила совсем не та атмосфера, которой он ожидал. Он повесил плащ и прошел между столами, чувствуя… что-то не то. Обычно он ощущал любовь, ненависть, восхищение, неохотное уважение, зависть — всю палитру эмоций. Сегодня же было только… гм, что? Смущение? Стыд? Неприязнь и гнев? Но что изменилось? Казалось, при его появлении все умолкли, избегая смотреть ему в лицо. Обычный деловой гомон оборвался, в комнате наступила неестественная тишина.