– У вас есть багаж, месье? – спросила девушка у стойки.

– Только сумка.

– Вы возьмете ее с собой в салон?

– Да, это избавит меня от долгого ожидания после прилета.

– Вы правы, – ответила она, возвращая мне паспорт. – Вот ваш посадочный талон. Посадка начинается в 9 часов 15 минут, выход 14.

Часы на руке показывали 8 часов 22 минуты. Я пригласил Мишеля и Гюстава выпить по чашечке кофе. Мы уселись за стол. Гюстав попытался рассказать что-то интересное, но безуспешно. Мы молча допили кофе, рассеянно глядя в пустоту. Я думал о Жан-Кристофе Лами. Вчера я чуть было не спросил Фабриса, почему не приехал наш старший, но язык не пожелал мне повиноваться, и я отказался от этого на мерения. От Андре я узнал, что Жан-Кристоф приезжал на похороны Эмили вместе с Изабель, что та чувствует себя превосходно и что они оба знали о моем приезде в Экс-ан-Прованс… От всего этого мне было грустно.

Громкоговоритель объявил посадку на рейс AH 1069 по маршруту Марсель – Оран. Мой рейс. Гюстав обнял меня, Мишель поцеловал в щеку и невнятно что-то сказал. Я поблагодарил его за гостеприимство, и они ушли.

К выходу на посадку я не пошел, а заказал себе второй кофе.

Я ждал…

Интуиция подсказывала, что сейчас должно что-то произойти, что нужно набраться терпения и не вставать со стула, на котором я сидел.

Голос из громкоговорителя объявил, что посадка на рейс AH 1069 до Орана заканчивается и пассажиров в последний раз просят подойти к выходу.

Чашка с кофе опустела. Голова опустела. Все мое естество представляло собой пустоту. Да еще эта интуиция, подначивавшая сидеть и ждать дальше. Минуты молотили по плечам, как ноги слона. У меня болела спина, болели колени, болел живот. Голос из громкоговорителя вгрызался в мозг и яростно буравил виски. Теперь уже меня лично пригласили к выходу 14. «Месье Юнеса Махиеддина просят срочно пройти к выходу 14. Посадка заканчивается…»

«Что-то моя интуиция постарела, – сказал я себе. – Вставай, старина, ждать больше нечего. Поторопись, если не хочешь опоздать на самолет. Через три дня свадьба твоего внука».

Я взял сумку и двинулся к выходу на посадку. Но не успел занять очередь, как меня окликнул донесшийся непонятно откуда голос:

– Жонас!

Это был Жан-Кристоф.

Он стоял у желтой линии, в пальто, сгорбившись и опустив плечи. С убеленной сединой головой, старый как мир.

– Я уже начал было отчаиваться, – сказал я, подходя к нему.

– Что ни говори, а я сделал все, чтобы сюда не приезжать.

– Это лишь доказательство того, что ты остался все таким же упрямым ослом. Но в нашем возрасте мелкое высокомерие уже непозволительно, ты не находишь? Вскоре перед нами откроются врата вечности. На закате дней приятного у каждого из нас осталось мало, а в этой жизни нет большей радости, чем вновь увидеть перед собой лицо, которое ты потерял из виду сорок пять лет назад.

Мы бросились друг другу в объятия, будто притянутые мощным магнитом. Как две реки, которые берут начало из противоборствующих друг другу источников, катят на своих волнах эмоции всего мира, расталкивают горы и долины и вдруг сливаются в одно целое в вихре пены и брызг. Я ощутил взаимное проникновение наших старых тел, шорох одежды смешался с шелестом дряхлой плоти. Время взяло паузу. Мы остались одни на всем белом свете, крепко сжали друг друга в объятиях – с той же силой, с какой когда-то держались за свои мечты, убежденные в том, что стоит хоть немного ослабить хватку – и они тут же развеются как дым. И пока нас захватил ураган охов и вздохов, наши изношенные скелеты опирались друг на друга, чтобы не упасть. Мы превратились в живые нервы, в два оголенных электрических провода, в любое мгновение грозившие коротким замыканием, в двух постаревших мальчишек, неожиданно предоставленных самим себе и всхлипывавших на глазах у толпы незнакомцев.

«Месье Юнеса Махиеддина просят срочно пройти на посадку к выходу 14», – вернул нас к действительности женский голос из громкоговорителя.

– Куда ты пропал? – спросил я, отступая на шаг, чтобы лучше его разглядеть.

– Я же здесь, все остальное не важно.

– Согласен.

Мы вновь обнялись.

– Как же я рад!

– Я тоже, Жонас.

– Вчера и позавчера ты болтался где-то поблизости?

– Нет, я был в Ницце. Сначала позвонил Фабрис, костерил меня последними словами, потом Деде. Я сказал, что никуда не поеду. А утром Изабель чуть не пинками выставила меня за дверь. В пять часов утра. Я гнал как сумасшедший. В моем-то возрасте.

– Как она?

– Все такая же, какой ты ее когда-то знал. Неутомимая и неисправимая… А ты?

– Не жалуюсь.

– Выглядишь неплохо… Деде видел? Знаешь, он очень болен. И приехал только ради тебя… Встреча прошла хорошо?

– Сначала хохотали до слез, потом плакали.

– Представляю.

«Месье Юнеса Махиеддина просят срочно пройти на посадку к выходу 14».

– А Рио? Как там Рио?

– Приезжай и сам все увидишь.

– Меня простили?

– А ты? Ты сам простил?

– Я слишком стар, Жонас, и больше не имею возможности гневаться. Малейший намек на злобу меня буквально убивает.

– Послушай… Я живу в том же доме, окна которого выходят на виноградники. Теперь живу один, вдовствую, жена умерла больше десяти лет назад. Сын женился и переехал в Таманрассет, дочь преподает в университете Конкордиа в Монреале. В месте недостатка не будет. Выбирай комнату по вкусу, они все в твоем распоряжении. Деревянная лошадка, которую ты мне подарил, прося прощения за выволочку, устроенную мне из-за Изабель, стоит на том же месте на каминной полке.

Ко мне подошел немного смущенный служащий «Алжирских авиалиний»:

– Вы улетаете в Оран?

– Да.

– Вы Юнес Махиеддин?

– Да, это я.

– Пожалуйста, поторопитесь, до взлета осталось всего несколько минут, все ждут только вас.

Жан-Кристоф подмигнул и сказал:

– Табка ала хир, Жонас. Ступай с миром.

Он заключил меня в объятия. Я почувствовал, как дрожит в моих руках его тело. Мы стояли так целую вечность, к большому огорчению служащего. Жан-Кристоф выпустил меня первым. Глаза его покраснели. Превозмогая застрявший в горле комок, он сказал:

– А теперь беги.

– Буду тебя ждать, – ответил я.

– Я приеду, обещаю.

Жан-Кристоф улыбнулся.

Я торопливо зашагал, наверстывая упущенное время. Служащий «Алжирских авиалиний» прокладывал мне в толпе дорогу. Я прошел через рамку металлоискателя и миновал пограничный контроль. Уже собираясь переступить порог транзитной зоны, я поднял голову, чтобы последний раз взглянуть на то, что собирался оставить навсегда, и увидел их всех, всех до единого, мертвых и живых. Они прильнули к огромному стеклу и на прощание махали мне руками.