Армия только тогда побеждает, когда за ней быстро и регулярно следует обоз с вооружением, едой, боеприпасами и горючим.

* * *

Первый облом, с самого начала проиллюстрировавший эту элементарную истину, произошел тогда, когда танки, двинувшие на Динан, способные легко взять город, были вынуждены остановиться в деревне Сэл, в восьми километрах от Мааса, и не потому, что, как смеха ради говорят, их остановила очкастая мегера, но потому, что полностью не хватило горючего. Немецкие экипажи ждали два дня, их радиопередатчики безрезультатно передавали сообщение за сообщением. Ни капли горючего не прибыло к месту. Чтобы покончить со всем этим, им пришлось поджечь свои прекрасные танки.

Положение с каждым днем становилось все серьезнее. Надо бы было воспользоваться эффектом неожиданности, как это сделал Роммель в 1940 году. Плод созрел, все было готово. Тылы союзников были пусты, не было никакой преграды, только перемахнуть Арденны.

Но горючего не подвозили, хотя на границе его было в избытке: недалеко от Сен-Вита находились склады, где были многие миллионы литров! Дивизии, устремившись и победоносно пройдя определенный путь, оказались изолированными и лишенными горючего, потому что ослепительное солнце затопило с утра до вечера Арденны на десять дней, позволив огромному воздушному флоту американских бомбардировщиков неукротимо разнести в пух и прах все узловые коммуникации.

Чтобы выйти из положения, немцам было достаточно, как это часто бывает в туманных Арденнах, десяти дней тумана. Продовольствие, боеприпасы, миллионы литров горючего прошли бы к месту. Но удача оставила рейх, и августовское солнце не покинуло снежные пейзажи декабря.

* * *

Даже сообщение, взаимодействие посредством эстафет, связных и отдельного транспорта днем стали невозможными. Едва кто-то появлялся на дороге, как «Типфлигеры» пикировали вниз. Они бороздили парой, затем еще пара, затем еще две другие замыкали группу. Они контролировали каждый километр дороги. Дороги были отмечены сгоревшими грузовиками и легковыми машинами, это было ужасное зрелище.

Находясь много дней без вестей от германского командования, я попытался добраться по дороге до КП генерала Дитриха. Едва я успел полюбоваться бело-коричнево-голубой панорамой Арденнского плато, как на полдороге между Уффализом и Ла-Барак-Фретер один «Типфлигер» бросился на нас, пролетев почти над головами. Две пули толщиной с большой палец пробили мотор, третья стукнула меня по каске, пройдя точно между моими ребрами и левой рукой. Один грузовик, встретившийся нам, сделал безумный пируэт в кювет и превратился в настоящий факел.

Мы смогли вытащить из этого костра одного более-менее невредимого солдата. Другие, придавленные под машиной, сгорали заживо. Было видно, как подпаливаются их ноги. На протяжении четверти часа самолеты заходили на нас непрерывно, с отменным азартом, каждый раз посылая нам в упор зажигательные очереди. Вдоль всех дорог это была одна и та же охота на человека и машину.

Мы провели новогоднюю ночь среди наших арденнцев из Штайнбаха. Повсюду наши солдаты были как члены семьи. Крестьяне звали их по именам, они вместе делали рагу из различных сортов мяса с каштанами и репой.

Эти славные люди просили только одного: мира. Пусть им позволят работать! Пусть с ними не говорят больше о политике. Быть спокойными у себя дома, заниматься своей семьей, своим домашним скотом, своими полями!

Они, конечно, были правы и только повторяли на своем мягком тягучем наречии желания крестьян поэта Вергилия.

Я поел у них вафли в сочельник. В полночь люди обнялись, поцеловались запросто, эти смуглые от солнца крестьяне и женщины с пушком усов на лицах.

У меня даже защемило сердце. Я смотрел, как пели мои товарищи. Но я думал и о снегах, среди которых на подходах к Бастони, вдоль Урта, в лесах Льерне и Ставелота сражались наши солдаты. Я думал о разорванных Арденнах, горевших в бело-розовой ночи…

Куда приведет нас этот новый год?

На следующий день мы должны были передать наш ледяной замок под полевой госпиталь, не знавший, где укрыться, и разместивший здесь, в мрачных залах, раненых, прибывавших из сектора у Бастони. Мы отошли на три километра оттуда, в одну богатую деревню под названием Лимерле. Теоретически я должен был бы взять в руки административную реорганизацию этих районов. Главнокомандующий военными операциями маршал Модель только что официально, письменно передал мне полную политическую власть на бельгийской территории, отвоеванной у союзников.

Но повсюду все представители гражданских властей сбежали, кюре сделали то же самое. Терроризированные англо-американскими бомбежками семьи с начала января выживали как могли, чаще всего зарывшись вглубь подвалов. Не время было лезть с декретами и реформировать Конституцию!

Я ограничился тем, что дал жителям Лимерле и Штайнбаха молитвенное утешение: наш полковой священник СС из аббатства Святого Траписта Форж-ле-Шиме Р.П. Штокман сопровождал нас. Невзирая на самолеты врага, колокольни деревенских церквей отзвонили, чтобы созвать гражданских и солдат в лоно любви, к Божьему алтарю мира и милосердия.

* * *

Я послал по всем направлениям связных, чтобы получить сведения о ситуации в коммунах, освободить заключенных товарищей, собрать коллегии журнала «Монитор» и газет.

Рассказы наших освобожденных товарищей леденили кровь. Они описывали нам дикое обращение, которому подвергались по всей Бельгии тысячи мужчин и женщин, заключенных в ужасных условиях. Их унижали, пытали, оскорбляли, над ними издевались, даже убивали, потому что они исповедовали идеи, отличные от тех, что были в сентябре 1944 года.

Газеты Брюсселя, Льежа, Арлона, которые приносили нам наши эмиссары, представляли собой исключительно ненавистнические и яростные воззвания к животным инстинктам толпы. Они кормили своих читателей бесконечными списками наших славных парней, заключенных в камеры политических победителей за то, что когда-то разделяли наши взгляды или подписывались на наши газеты. Толпами, приблизительно в сто тысяч человек, их бросили в тюрьмы, в казармы, подвергая насилию бешеных надсмотрщиков. Около полумиллиона бельгийцев было вытеснены, изгнаны из своей нации.

Самое волнительное зрелище мы увидели, когда прибыли человек пятнадцать детей, убежавших из исправительной тюрьмы города Сент-Юбер. Этот исправительный дом для преступников и малолетних ущербных имел мрачную репутацию в Арденнах. Тем не менее туда по безумию и наглости заперли некоторое число детей из семей рексистов. Отцы и матери были брошены в тюрьмы, детей вырвали из семейной среды и относились к ним как к умственно отсталым, смешав их с ненормальными малолетками, снедаемыми самыми худшими пороками!

Преступлением, за которое грозил срок или смерть, стал не только факт наличия идей, отличных от воззрений властей предержащих. Даже девушек и женщин толпами сажали в тюрьмы, стригли наголо, грубо обращались с ними, часто насиловали; матерей многодетных семей отрывали от их детей и варварски бросали в камеры; стариков бросали в камеры за преступления родственников, и они погибали от нищеты и боли; малыши платили за все самым беззаконным образом!