— В темпе вальса! — крикнул Сивый непонятно и весело.

Сумарок и ответить не успел ничего.

Сивый его точно куклу тряпишную крутил-кидал: то от себя, то к себе, то прижимал-обнимал, то ронял почти, в последний миг подхватывая. Сумарок вовсе направление утратил, не успевал следить, как прошли они весь путь до орясины таким вот диким манером.

Сущ только зубами клацал, пытаясь огонек выхватить.

Толкнул кнут чарушу в изножье орясины, а сам ударился оземь да рассыпался птицами. Сумарок едва успел к голове руки кинуть, когда рванулась к нему из темноты пасть, да тут же скрылась в затмении мельтешащих крыл…

А тут вспыхнула орясина, занялась разом вся, ровно огнем облитая.

Сумарок поспел откатиться, ударился в кого-то из прутяных: его подхватили, на ноги поставили. Сами куклы бумажные к огню сдвинулись.

— Прыгай, Марга! — разобрал чаруша отчаянный крик мормагона.

Задрал голову: на гребне орясины девушка, косы по ветру бьются.

Вцепилась, что кошка — видать, сильно напугалась.

— Марга! — взревел мормагон страшным голосом.

Налетели тут на Маргу злые птицы-железные носы, сшибли. Упала девушка с криком, да подхватили ее куклы лозоходы, уберегли…

А вот сущу того не выпало: не пустил кнут из орясины горящей, не выпустили прутяные…

Не сразу понял Сумарок, что задвигались, задышали кругом; будто и не было ничего.

— Что, паренек, разлегся, али притомился? — со смехом спросила его бойкая молодка.

Сумарок поднялся с сырой травы, головой ошалело встряхнул. Подступил к нему кнут, Калина с Маргой подошли. Девушка покаянно опустила глаза:

— Простите меня, ребятушки. Едва не подвела вас…

— Что ты, что ты! Не кручинься, разлапушка, не знаю я другой, кто осмелился бы на такую верхотуру влезть, — откликнулся Калина ласково. — Со всем справилась, умница моя.

Сумарок же проговорил.

— Иное меня тревожит…

— Что же? — справились кнут и мормагон.

Переглянулись друг на друга.

— Отчего мы, как прочие, не замлели?

Сивый склонил голову.

— Думается мне так. Зверь этот движением тела своего создавал некие вибрации, влияющие на определенные нейроны в участке головного мозга. От этого воздействия люди и цепенели. Меня не задело, потому что я кнут, Калина — мормагон, ты — чаруша, а Марга — Березыни дочка.

Мормагон слушал, хмуря чистый лоб. Сумарок глядел украдкой: кажется, понимал Калина в тех речах больше. Видно, что умнее был, опытнее.

Схожи они были меж собой чем-то, кнут и мормагон. Неуловимой дичинкой, хищными повадками…

— Прочим говорить будем?

— Ой, давайте не станем. Опечалятся, что не довелось вместе ратиться… Умолчим.

Согласились с Маргой: умолчали.

***

— Эй, каурый! Мыльный корень нужен?

Сумарок вздрогнул от неожиданности, обернулся: на бережок прибились девки рамяные-румяные, веселые. Видать, с гуляночки еще и не ложились.

— А бычий?

Сумарок с лица волосы откинул, замотал головой: мол, и в этом нет нужды.

Девки бесстудные зареготали кобылищами.

— А то может, спинку потереть? Я чай, жарко-сладко веничком употчевать умею, опосля молодцы по три дни охают…

— Славный-любезный, за одно погляденье воронка не жалко…

— Матушке твовой сношенька не надобна?

— Уж батюшка твой, синеглазенький, верно, токарничал…

Сумарок не знал, куда деваться, с девками браниться языка не хватало.

Как вдруг поспела помощь.

— А ну, кыш, бесстыдницы, кыш, срамницы! Или давно кого в косы не трепали, личиком белым о песочек не ласкали?!

Зафыркали девицы, отступили — Ильмень-дева шла на них, помахивая срезанным дубцом.

— Брысь, брысь, кошки-мандавошки, иначе веник такой вот о бока круглые истреплю!

С хохотом свалили девки.

Ильмень же, не чинясь, разделась. Прошла к самой воде, косу на затылке какой-то спицей крепя.

Много тел женских Сумароку довелось обнимать-ласкать. Знавал и барышень сдобных, рассыпчатых, плавных да важных; и девок лугарных, толстопятых, с щедрыми грудями, с руками мозолистыми; и дев из больших узлов, тонких да бледных лебедушек…

Ильмень же была совсем другой. От солнца черная, крепкая; под кожей играли мышцы со жилочками. На теле лежали кожаные ремни с ножнами, с хвостами кусачих осот-ножей: пустой Иль никогда не ходила.

Зелье-девка.

Смотрела без стыда, со спокойным любопытством.

Наконец, вошла в воду; приблизилась.

Увидел Сумарок, что спина да круглые плечи девки полосами изукрашены: как есть кошка. Иль же его кругом обошла, хмыкнула.

— Смотрю, у тебя тоже шкурка порчена, белка рыжая.

— Трудно с нашей жизнью не ободраться, Иль, тебе ли не знать.

Иль фыркнула, по плечу себя погладила, молвила певуче:

— То памятный подарочек от яблочка наливного, сахарного-медового, жениха моего окаянного…

— Вот как… Видать, не сыграли свадебку?

— Не сыграли, дружочек. Он ярый был. Помстилось ему, вишь, что я подолом кручу. Ну и решил по отцову наставлению, по дедову обыкновению, поучить бабу уму-разуму. Вожжами отстегал. Я тогда непраздна ходила, от такого обращения скинула… А отлежалась как, взяла хороший кнут сыромятный, да угощала любезного, покуда кнутовище не переломилось, покуда под сапожками моими алыми не захлюпало. Плюнула в мясо песье, да в лес ушла, деньгу, что в дому была, с собой прихватила. С той поры никто на меня не смеет руку поднимать.

Легко Ильмень говорила, улыбалась, а глаза что лед обжигали.

Мало помолчав, сказал Сумарок:

— Жалеть тебя не стану; чую, не примешь ты жалости. Другое скажу — поделом жениху твоему. Мало еще муки принял.

Рассмеялась Иль.

— Ах, Сумарок, Сумарок! Что за парочка были бы мы с тобой! Я — княгиней, ты — князем разбойным! В кулаке бы лугары да узлы, войды да дебри держали! Шло бы страхованье от нас по всему Сирингарию! Чую, вижу я в тебе тот же огонь сумеречный, что в себе знаю…

Ладонями скользнула по лицу, большими пальцами под глазами огладила.

— Еще и весноватый, — шепнула.

К губам потянулась.

Сумарок отодвинулся.

Иль выдохнула, сердито водой плеснула.

— Ай, ну тебя, Сумарок! Сторожишься, как девка непочатая!

— А тебе ровно в радость на струнах по-над пропастью плясать, Иль.

Усмехнулась Иль. Волосы со лба откинула.

— И в этом мы схожи, Сумарок. Неволить, впрочем, не стану. Как наиграешься, приходи — разбой держать вместе будем. Молод ты еще, не упрыгался, не уходился. В охотку тебе удачу пытать, с волками бежать…

И, сказавши так, подмигнула, да поплыла себе сильными гребками прочь.

Думно сделалось Сумароку. Не в первый раз об Иль-деве помышлял: как случилось бы, как сложилось, встреться они раньше, года три назад? Может, он сумел