кто хранил глубинное послание ислама, стали называть суфиями. Многие из них носили одеяния из грубой шерсти, протестуя против шелков и атласов, в которые облачались султаны и калифы. Встревоженные приземленностью, в которой они усматривали угрозу для ислама, суфии стремились очистить его изнутри и придать ему духовности. Они хотели вернуть ему свободу и любовь, восстановить его более глубокий мистический оттенок. Внешнее должно уступить внутреннему, предмет – смыслу, внешняя символика – внутренней реальности. «Любите не столько кувшин, – восклицали они, – сколько воду в нем».

Суфии видели это различие между внутренним и внешним, между кувшином и его содержимым, как проистекающее из самого Корана, где Аллах представляет себя как «Высочайшего [или наиболее удаленного, аль-захир] и Ближайшего [или наиболее внутреннего, аль-батин] (57:3). Экзотерические мусульмане – назовем их так потому, что они довольствовались явным смыслом учений Корана – упускали из виду это различие, но суфии, эзотерические мусульмане, считали его важным. Размышления о Боге занимают значительное место в жизни каждого мусульманина, но у большинства им приходится конкурировать и в лучшем случае оставаться наравне с другими жизненными потребностями. Если же добавить, что жизнь требует значительного напряжения сил – людям свойственно быть занятыми, – становится ясно, что немногим мусульманам хватает если не времени, то склонности на что-то большее, чем просто следовать божественному закону, вносящему порядок в их жизнь. Их преданность не напрасна; в конечном итоге их награда будет так же велика, как и награда суфиев. Но суфии, если можно так выразиться, ожидали своей награды с нетерпением. Они стремились к встрече с Богом прямо в нынешней жизни. Немедленно.

Такая цель требовала особых методов, для развития и практики которых суфии собирались вокруг духовных наставников (шейхов), образуя круги, из которых начиная с XII века создавались суфийские ордены (тарикаты). Члены этих орденов называются «факир» – дословно «бедный», но с оттенком значения «нищий духом». В некоторых отношениях, однако, они составляли духовную элиту, метили выше других мусульман, соглашались на более жесткие строгости, к которым призывали их на редкость высокие цели. Можно сравнить тарикаты с созерцательными орденами римского католичества – с той разницей, что суфии обычно вступали в брак, а не удалялись в монастырь. Они занимались обычными делами, а в местах для своих собраний (арабское название – «завия», персидское – «ханака») появлялись, чтобы петь, танцевать, молиться, вместе повторять молитвы по четкам, слушать своего наставника, и все это ради непосредственного приближения к Богу. Тот, кто понятия не имеет, что такое огонь, замечали они, может узнавать его постепенно: сначала услышав о нем, затем увидев его и наконец обжегшись об него. Суфии стремились к тому, чтобы их «обжег» Бог.

Для этого требовалось приблизиться к нему, и суфии разработали три частично совпадающих, но различимых пути. Можно назвать их мистицизмом любви, экстаза и интуиции.

Начнем с первого из них: суфийская любовная лирика знаменита на весь мир. Удивительная женщина-аскет Рабиа, жившая в VIII веке, во время одиноких бдений, зачастую длившихся всю ночь, обнаружила, что любовь Бога находится в центре вселенной; не погрузиться в эту любовь и не показать ее другим – значит, лишиться высшего блаженства, какое только есть в жизни. Поскольку любовь как нельзя более очевидна, когда ее предмет отсутствует, то есть в то время, когда важность возлюбленного невозможно упустить из виду, персидские поэты в особенности сосредотачивали внимание на боли, вызванной разлукой, чтобы сделать глубже свою любовь к Богу и тем самым приблизиться к нему. Джалаладдин Руми выразил эту мысль с помощью жалобного пения тростниковой флейты.

Слушай историю разлуки, рассказанную тростником:

«С тех пор, как меня отрезали от корня, я издаю этот плач.

Всяк разлученный с тем, кого он любит, поймет меня,

Каждый отделенный от источника жаждет к нему вернуться».

Этот плач флейты, увезенной прочь от берега реки и, следовательно, символизирующей разлуку души с божественным, повергал суфиев в состояние волнения и растерянности. Ничто не могло их унять, но их возлюбленный, Аллах, так велик, он такой особенный, что любовь человека к нему подобна любви соловья к розе или мотылька – к пламени. И несмотря на это, уверяет нас Руми, человеческая любовь не останется безответной:

Не ищет влюбленный так, чтобы его не искала возлюбленная.

Когда молния любви ударяет в одно сердце, знай, что и в другом сердце есть любовь…

Накрепко запомни: «Он любит их, и они любят Его».

Коран, 5:59

Но и это еще не вся правда, ибо Аллах любит свои творения больше, чем они любят его. «Бог сказал: когда тот, кто стремится ко Мне, приблизится на пядь, Я приближусь к нему на локоть, а когда приблизится ко Мне на локоть, Я приближусь к нему на две сажени, и если кто-то идет ко Мне шагом, Я устремляюсь к нему бегом»[211]. Рабиа воспевает долгожданную встречу двух душ – одной конечной, другой бесконечной, – в известной ночной молитве:

Мой Бог и мой Господь: взгляды неподвижны, звезды рассыпаны, тороплива суета птиц в их гнездах и чудищ в глубине. А ты – Единственный, не знающий перемен, Справедливый, который не колеблется, Вечный, который никогда не исчезает. Двери царей заперты и под охраной, а твоя дверь открыта для тех, кто взывает к тебе. Мой Господь, каждый влюбленный теперь не одинок со своей возлюбленной. И я не одинока с тобой.

Второй суфийский способ приближения к божественному присутствию назовем экстатическим (буквально «находящимся вне себя»), поскольку он сосредоточен на опыте, который отличается от обычного не только силой, но и качественно. Главенствующая метафора экстатического суфизма – ночное путешествие пророка через семь небес к божественному присутствию. Никто не может сказать, что именно он воспринял на этих небесах, но наверняка эти видения были удивительными, и тем более удивительными, чем выше он поднимался. Суфии не претендуют на то, что в состоянии экстаза приближаются к видениям Мухаммеда той ночью, но двигаются в том же направлении. Порой содержание их опыта настолько захватывает их, что они впадают в состояние, подобное трансу, полностью абстрагируясь от своего «я». Никакого внимания не достается тому, кто они, где они, что с ними происходит. Пользуясь терминами психологии, они «диссоциируются» от самих себя, теряя осознание мира, каким он воспринимается обычно. Отправляясь на встречи с такими адептами, паломники сообщали, что их полностью игнорировали – не из-за невоспитанности, а потому, что их в буквальном смысле слова не видели. Умение намеренно вызывать подобные состояния требует