редкость гнусной личностью. В той истории Троцкий его прозвал Колей Балаболкиным. Теперь данную кликуху исподволь запустил я — и она тоже успешно привилась.

Бухарин принадлежал к любителям поболтать на идеологические темы. А ведь эта болтовня была совсем не безобидна. К сожалению, среди большевиков даже многие руководители мыслили исключительно марксистскими лозунгами. Пока боролись с царизмом и прочими врагами — этого вполне хватало. Но сейчас уже было маловато.

Так вот, Бухарин захлопал глазами, не очень понимая мысль Сталина. Но тот разъяснил.

— Товарищ Бухарин выступает за то, чтобы снять Слащова и назначить человека с более правильным происхождением, чтобы тот стал освободителем Забайкалья и Дальнего Востока. Товарищ Бухарин не понимает, что у бойцов Красной Армии есть мозги, они прекрасно знают, кто вел их в бой. Есть мозги и у жителей Сибири, которые помнят, кто выгнал белых и японских интервентов. Вы знаете, какие красноармейцы поют частушки? «Наш комфронта дядя Яша всех буржуев перебьет». Вы думаете, люди сразу забудут человека, благодаря которому они победили с очень небольшими потерями? Да они станут над нами смеяться!

Тут встрял Пятаков, ещё один партейный демагог.

— Но что скажут наши противники? Что среди рабочих и крестьян нет достойных командиров.

— Они всё равно так скажут. Зато если мы сменим Слащова, военспецы решат — их используют, когда они нужны, а потом выбросят на помойку. Но главное другое. Слащов нужен на Дальнем Востоке. Он сумел навести порядок в Финляндии и Туркестане. Наведет и там! И вообще — не лезьте в дела товарища Фрунзе!

С социальным происхождением Слащова было забавно. Он-то его не скрывал. Но среди красноармейцев Забайкальского фронта ходили упорные слухи, что на самом-то деле он питерский рабочий. Потом, «поскольку мужик с головой», выучился на инженера, а во время войны попал в офицеры. Имелись даже свидетели. Только спорили, кем он был — печатником или электриком. Обе профессии были «интеллигентными» — так молва обходила то, что комфронта на кондового пролетария не слишком походил. И ведь это народ придумал. Мы тут были ни при чем.

А весь этот сыр-бор в ЦК разразился в какой-то мере и из-за меня. После взятия Читы основные силы белых были разбиты. Но не уничтожены. Они сумели прорваться в Маньчжурию, в Харбин, где стали бурно разлагаться.

Но в моей истории Гражданская война на этом не закончилась. В моем мире я бывал на Дальнем Востоке — так что историю ДВР неплохо знал. Хотя бы потому, что и при СССР среди тамошней фрондирующей интеллигенции находились дурачки, полагавшие, что ДВР могла стать чем-то вроде аксеновского «острова Крым».

Так вот, в моей истории большевики перехитрили сами себя. ДВР являлась не советской, а демократической республикой. Со всеми отсюда вытекающими. Так что многие белые потихоньку перебрались из Харбина во Владивосток и с помощью японцев устроили там переворот.

Сейчас ДВР не было, но вот другие проблемы имелись. Именно я их изложил, явившись к Дзержинскому.

— Феликс Эдмундович, во Владивостоке у власти стоят партизанские командиры. Я вам могу сказать по личному опыту — это люди весьма своеобразные, политические взгляды у них весьма расплывчатые. Так что их может занести куда угодно. Они могут устроить тотальный террор, как это случилось в Кузнецке. А могут наоборот — впасть в неумеренное благодушие. И то и другое опасно контрреволюционным переворотом. А на указания Москвы они плевать хотели. Тем более, что эсеры снова начинают разыгрывать карту дальневосточного сепаратизма.

Дзержинский кивнул. Он-то бывал за Уралом побольше, чем я — и знал психологию многих тамошних людей — «нам Россия не указ». Да и сведений о шевелении эсеров у него, конечно, имелось достатосно. А данным товарищам в Сибири и на Дальнем Востоке сочувствовали очень многие.

Так что он выдал:

— Вы правы. Тем более, опасность японской агрессии никто не отменял. Там нужно наводить порядок.

Так что Дальневосточная армия, в которую переформировали фронт, двинулась к берегам Тихого океана под началом Слащова. Хотя он так и остался комфронта — то есть, с четырьмя ромбами, что было явной заявкой на перспективу[132]. Комиссаром ему был дан Михаил Фурманов.

Вот тут-то и началось. Мало кто верил, что Якову Александровичу удастся так быстро и весело раскатать белых. А ту выходило — бывший царский полковник Слащов завершит Гражданскую войну. Это многим не нравилось. Конечно, война вышла совсем не такая, как в моей истории. Но вы понимаете, что в пропаганде мы использовали её на все сто. И в Советской России имелось два героя-полководца — Буденный и Слащов. Имелся ещё Махно, но он проходил по иной статье — «революционер-интернационалист». Так что, возможно, Гуляй-Поле станет Махновском. Особенно, если батька вовремя героически сложит голову.

* * *

Из Сибири мне поступило пополнение — поэт Николай Асеев. Он уже прославился тем, что в Иркутске белые сожгли сначала издания его поэмы, а потом подумали — и заодно спалили типографию[133]. Хорошо хоть автор успел свалить.

Потом он крутился как агитатор к Красной Армии, но его выцепил Луначарский. И передал мне. Потому что Асеев являлся чисто «газетным» поэтом. Причем, не таким «лобовым» как Демьян Бедный. Этот-то был уж откровенно «чего изволите» — а ведь такое в произведениях видно. Асеев был парнем посложнее, но в моем времени именно он сформулировал идею «социального заказа». Вот и пусть формулирует, а заодно и пишет.

А вот ещё одного деятеля я так рано не ждал. Его нашел не я, а редактор «Крокодила». К этому изданию я относился с повышенным вниманием. В своей юности я его очень любил. У моего друга на даче лежали номера аж с шестидесятых годов — так я прочел все. Это во многом сформировало мой журналистский стиль. А с журналом было непросто. Доносы шли на него потоком во все инстанции. Многим не нравится, когда их критикуют. А уж когда высмеивают — то тут вообще атас. Так что мне приходилось постоянно отбиваться от обвинений в «очернении» чего-то там.

Но была и иная проблема, в перспективе надвигающегося нэпа. Мне очень не хотелось, чтобы журнал скатился в тупое зубоскальство. А ведь такие как Петросян и прочие уроды из «Аншлага» были не только в моём времени. В двадцатых именно на этом сгорели такие «коллеги» «Крокодила» как «Бегемот» и «Смехач». Так что качеству издания я уделял очень большое внимание.

Так вот, в одной из бесед редактор журнала мне сказал:

— Вы знаете, я тут нашел замечательного автора. Он будет посильнее