— Да, именно ее я посылал тебя искать зимой 1963 года.

— А вместо Тьмы я столкнулся с Сайго. Это было в Кумамото.

— Забудь про быка, Николас. Он не существует. Я посылал тебя в Кумамото, чтобы ты столкнулся с самим собой.

— Не надо! — закричал Николас. Сквозь тьму проступал свет, и то, что открывалось его взору, было отвратительно.

— Думай о Тьме, — продолжал Канзацу. — Есть только один Закон, есть только один Путь. Ты отдал себя во власть Тьмы, и она защитила тебя. А ты ее боялся всю свою жизнь. Ты знал ее власть, Николас, но предпочитал отворачивать от нее свое лицо.

— Если Вы посылали меня бороться с собой, а я столкнулся с Сайго, так значит, что я и Сайго — одно и то же. Он — это я, я — это он. Такого быть не может! — Он помнил о безграничной злобе Сайго.

— В каком-то смысле это так и есть, — заверил Канзацу. — Теперь ты получил этому доказательство. Вспомни: твоя мать рассказала тебе о дедовских изумрудах, твоя мать была тандзяном, как и дед, твоя мать передала тебе и свой дар, и наследие деда.

— Вы говорите не то, — возразил Николас. — Моя мать была принята в семью Со-Пенга. Никто не знает, какого она рода и племени. — Это ты знаешь с ее слов, — не сдавался Канзацу. — И, конечно, в ее словах заключена правда. И все-таки я позволю себе усомниться, что твой дед не знал ее происхождения. Она стала его любимицей, потому что была тандзяном, как и он сам. Его собственные дети не были тандзянами, потому что его жена не была: эти гены передаются только по женской линии. Но твоя мать стала его любимицей, потому что могла продолжить дело, которое он считал незавершенным.

Николас смотрел на Канзацу во все глаза. Обрывки воспоминаний детства, рассказы Чеонг о ее прошлом, казавшиеся раньше разрозненными картинами, теперь вдруг соединились вместе став частями целого.

Канзацу внимательно следил за выражением лица Николаса:

— Вспомни: ты нашел Тьму, хотя и будучи белым ниндзя. Такое невозможно. Но ты знаешь, что это случилось. Не верь никому, кроме самого себя. Во Тьме ты отыщешь свой Путь. Вот та часть твоего существа, которую ты до сего дня боялся признать своей.

— Теперь тебе известна вся правда, — лицо Канзацу сияло, освещенное не только свечами. — Николас, ты — тандзян!

* * *

Жюстина почувствовала, как страх вошел в нее, подобно лезвию ножа.

— Откуда вы знаете мое имя? Я его не называла.

Сендзин смотрел на нее в последнем свете уходящего дня.

— Боль и наслаждение. Вот как мой ум работает: на двух альтернативах сразу. Или здесь нет альтернативы?

— Кто вы? — голос Жюстины был напряжен, как струна. Она лихорадочно думала, как ей добраться до телефона. Какой номер полиции в Японии? 911, как и в Америке? Вряд ли. Господи, я не знаю элементарных вещей! — Вы не похожи на вежливого велосипедиста, которого я сшибла. Сендзин повернулся к ней. — Я один. Я всегда один. Во рту был металлический привкус, буря бушевала в ее душе, и она отчаянно пыталась отодвинуться от него, выйти из зоны притяжения, которое она ощущала почти физически и которое все усиливалось по мере того, как он подходил все ближе. Ее щеки горели. — Я... думала о муже.

— Вот как? Ты уверена?

Жюстина заглянула в его японские глаза, в глубине которых блеснуло что-то, как чешуя уходящей в глубину рыбы. В центре черных глаз спряталось что-то, затягивающее ее подобно силе, тянувшей Тезея в Критский лабиринт, где его ждал Минотавр — могучий, коварный и терпеливый, как бог.

Его глаза как будто излучали холодный свет. Жюстина не могла оторвать от них взгляда, а через мгновение — и не хотела.

— А у меня нет жены, — сказал Сендзин. — И никогда не будет.

— Вы предпочитаете парить, подобно облаку, над землей, считая, что здесь невозможно дышать от скученности? А не тяжело ли дышать в разреженном воздухе одиночества?

— Я всегда один, — повторил Сендзин. — В детстве я плакал от одиночества. Я часто плакал, и мне бывало стыдно за свою слабость. В конце концов, я ее преодолел.

— И вы не считаете одиночество недостатком? — спросила она.

— Чем еще оно может быть? — откликнулся Сендзин. — Уж, конечно, не достоинством.

— У вас в глазах боль. — Он стоял так близко, что она втягивала в себя его запах, похожий на запах экзотической орхидеи, распускающейся в ночи. — Ваша душа вся в шрамах.

— Японцы не верят в душу.

— Ну, тогда ваш дух. — Жюстина понимала, что ей надо немедленно отодвинуться от него, но ноги были как чугунные. Она почувствовала, что металлический привкус, который у нее появился во рту, все усиливается. И с ужасом вспомнила, что этот привкус всегда имел для нее эротический смысл.

— Мой дух чист, — сказал Сендзин. — Он не знает эмоций и, следовательно, не нуждается в утешении. — Он нежно обнял ее. Мгновение Жюстина была как в столбняке. Фантазия и реальность, слившиеся в этом мгновении, словно такие несоединимые вещества, как вода и масло, вызвали у нее головокружение и тошноту. Ноги не держали ее, и она была вынуждена прислониться к стенке, ощущая ее холод своей пылающей кожей.

— Жюстина! — Снова он назвал ее по имени, словно лаская голосом. Она почувствовала его губы на своих губах. Ночь спускалась на землю, и она чувствовала, что ее тянет и уносит что-то подобное подводному течению. Желание — дикое, безрассудное желание — горело в ней, как уголь.

«Господи, что со мной такое творится?» — думала она.

* * *

— Нет! — воскликнул Николас. — Не могу я согласиться с тем, что Вы мне говорите! Какой я тандзян?

— Ты есть ты, Николас, — спокойно возразил Канзацу. — Карма. Ни я, ни ты ничего не можем с ней поделать.

— Я отказываюсь принять такую карму. Я не приемлю мысли, что я тандзян. Такого быть не может!

— Вспомни Тьму, — увещевал Канзацу. — Вспомни, как ты висел над бездной.

— Такого быть не могло! — закричал Николас. — Мне это все приснилось! Конечно же! И, может, я уже давно мертв. Замерз насмерть на Черном Жандарме, как уже давно подозреваю.

— Ты жив, Николас. Но беда в том, что прежде, чем все это закончится, ты еще не раз пожалеешь, что не умер.

— Прекратите это! — Николас так разволновался, что не смог усидеть на месте. Он метался, как дикий зверь в клетке. — Я не хочу Вас больше слышать!

— Совсем напротив, именно этого ты хочешь больше всего на свете, — терпеливо заверил его Канзацу. — Именно для этого ты пришел сюда, именно для этого ты рискнул отправиться в это опасное путешествие, несмотря на состояние здоровья.

— Я белый ниндзя! — крикнул Николас в тоске и страхе. — Зачем столько слов, когда нужно дело? Вы можете спасти меня. Вы же тандзян! Воспользуйтесь Тао-Тао и сделайте так, чтобы это состояние покинуло меня.