Я был жив. Думаю, этого было достаточно. Мои товарищи, великолепные люди с сердцами шире техасских равнин, внезапно начали петь: «Боже, храни Америку, землю, которую я люблю».

Миссис Герзогг и ее дочери, Билли Шелтон, старшина Готро, мама и папа, Морган и Скотти, лейтенант Энди Хаффэль и его жена Кристина, Эрик Руни, капитан Джеф Бендер, Даниэль, мастер-сержант, лейтенант Д. Д. Джонс и все остальные, кого я уже упоминал. Пять дней и пять ночей они этого ждали. И вот он я, в безопасности, на больничной койке за тринадцать тысяч километров, думаю о них, равно как они думают обо мне.

На самом деле в тот момент я придумывал, какую бы шутку сыграть с Морганом, потому что мне сказали, что меня соединят с семьей по телефону. Я догадывался, что Морган будет там, и если я смогу придумать что-нибудь особенно веселое и беззаботное, он будет уверен, что я в порядке. Конечно, поговорить с ним было не настолько важно, как поговорить с мамой. Мы с Морганом были на связи все время, как и бывает у настоящих близнецов.

Примерно в то же время ко мне приставили ответственного, унтер-офицера первого класса Джефа Делапента (из 10-й роты SEAL), который ни на шаг от меня не отходил. Помните: почти все на базе хотели прийти и поговорить со мной. По крайней мере, мне так казалось. Но Джефф никого не пускал. Он охранял мою комнату, как немецкая овчарка, отвечая всем и каждому, что я еще очень болен, мне нужен отдых и покой и он, унтер-офицер первого класса, пристально проследит за соблюдением этих указаний доктора.

Доктора и сестры – хорошо. Офицеры SEAL высших чинов – что ж, ладно, но ненадолго. Все остальные – забудьте. Джефф Делапента разворачивал генералов! Говорил им, что я отдыхаю, что меня нельзя беспокоить ни при каких обстоятельствах. «Строгие приказы докторов… Сэр, для меня это будет стоить больше, чем моя карьера, если я позволю вам войти в эту комнату».

Я наедине поговорил с семьей по телефону и ради мамы воздержался от упоминания, что подхватил какой-то горный афганский вирус, который атаковал мой желудок. Клянусь богом, я заразился от этой долбаной бутылки из-под пепси. Эта хрень могла бы отравить все население Гиндукуша.

Однако это не помешало мне насладиться тем чизбургером, который принес капитан. Как только я отдохнул, начался по-настоящему интенсивный брифинг. Именно на нем я узнал впервые обо всех последствиях закона локхай, о том, что люди Сабрэя были по-настоящему готовы сражаться за меня до тех пор, пока никого не останется в живых. Один парень из разведки рассказал мне об этих деталях, о которых я подозревал, но наверняка о них не знал.

На этих брифинговых встречах я получил необходимые данные, чтобы точно указать, где остались тела моих парней. Это было очень тяжело. Просто глядя на фотографии, я вспоминал моменты их гибели. Никто и никогда не сможет понять, как священно для меня место, где погиб мой лучший друг. Я пытал себя, снова и снова размышляя, мог ли я тогда его спасти. Мог ли я сделать больше? В ту ночь в первый раз я услышал крики Майки.

На третий день моего пребывания в госпитале тела Майки и Дэнни привезли с гор. Военные так и не смогли найти тело Акса. По крайней мере, мне так сказали. Позже в тот день я надел футболку и джинсы, чтобы доктор Диккенс мог отвезти меня на траурную церемонию, на один из самых священных обрядов SEAL, где мы официально прощаемся с погибшими братьями.

Это был первый раз после моего приезда, когда я увиделся с кем-то, кроме больничного персонала, и люди, вероятно, переживали сильный шок от встречи со мной. Я был чисто одет и аккуратно выбрит, но совсем не похож на того Маркуса, которого они знали. И я был очень болен после неудачного знакомства с той чертовой бутылкой из-под пепси.

Самолет «C-130» стоял на взлетной полосе, трап был опущен. Присутствовало около двухсот человек личного состава. Два гроба, каждый из которых был завернут в американский флаг, подвезли на внедорожниках. Все солдаты без какой-либо команды моментально встали по стойке «смирно», пока «морские котики» выходили вперед, чтобы поднять своих братьев.

Очень медленно, с безграничным достоинством, парни подняли гробы и отнесли тела Майки и Дэнни на пятьдесят метров ближе к трапу самолета.

Я встал позади и наблюдал, как ребята аккуратно несут моих друзей на несколько метров ближе к Соединенным Штатам. Тысячи воспоминаний мелькали перед моим взором, как, думаю, было бы у каждого, кто был на скале Мерфи.

Как Дэнни падает вниз со скалы, ему отрывает палец, но он все еще стреляет, в него попадают пули снова и снова, он поднимается, чтобы прицелиться еще раз во врага, все еще стреляет, все еще сопротивляется и до самого последнего вздоха остается воином. И вот он, едет домой в этом полированном деревянном гробу.

Спереди стоял гроб Майки Мерфи, нашего старшего офицера, который пошел прямо под огненный шторм, чтобы сделать тот последний звонок со своего мобильного, чтобы использовать этот единственный шанс, как он был уверен, нас спасти, который подверг его смертельной опасности.

Вот он ранен талибами прямо в спину, кровь течет из его груди, но он все еще поднимает телефон из пыли. «Принято, сэр. Спасибо». Был ли кто-нибудь смелее его? Я помню, как был поражен, когда он поднялся, подошел ко мне и продолжал стрелять до тех пор, пока ему не снесли полголовы. «Маркус, да это реально паршиво».

Он тогда был прав. И он до сих пор прав. Это было действительно паршиво. Пока «морские котики» несли Майки в самолет, я попытался придумать эпитафию для моего самого лучшего товарища, но я мог лишь вспомнить какой-то стих, написанный австралийцем «Банджо» Патерсоном, думаю, для одного из своих героев, таких, коим был для меня Майки:

Он был крепким и поджарым – таких ничто не берет, Быстрый шаг, нетерпенье – смелость его никогда не умрет. Он носил значок отваги в своих ясных, яростных глазах, В повороте гордой головы и властных, но мягких чертах.

Это был точный портрет Майкла Патрика Мерфи. Уж в этом вы мне можете поверить. Я жил с ним, тренировался с ним, дрался с ним, смеялся с ним и практически погиб с ним. Каждое слово в этом стихе было посвящено ему.

И теперь его несли мимо толпы, мимо меня, и внезапно мой старший командир подошел и сказал, что будет уместно, если я постою рядом с трапом. Я двинулся вперед и стоял настолько ровно по стойке «смирно», насколько позволяла моя спина.

Капеллан поднялся вверх по трапу, и пока гробы двигались вперед, он начал проповедь. Я знаю, что это были не похороны, не те, на которые пойдут их семьи и близкие дома в Штатах. Это были похороны для нас, военных, момент, когда их вторая семья говорила слова прощания двум великим людям. Своим мягким голосом священник, стоявший на краю грузового отсека самолета, возносил хвалу жизням этих двух офицеров и молил Бога предоставить им последнюю милость – «Вечный Свой свет излить на их души».

Я наблюдал, как около семидесяти человек, «морских котиков», рейнджеров, «зеленых беретов», устремились вперед, медленно проходили в самолет, останавливались, отдавали воинское приветствие с великой торжественностью и потом уходили. Я оставался на земле до последнего. А потом тоже медленно поднялся по трапу, к тому месту, где стояли гробы.