– Ваша дочь сказала, что мы можем попросить вас о помощи, – сказал он. – Нам нужен проводник.

– Я знаю. – Она улыбнулась. – Почти всем из-за реки нужен проводник. Муж вернется и отведет вас.

– А сейчас его нет?

– Сейчас его нет. Да вы отдохните пока. Хотите в доме?

– Нет, – сказал он поспешно. – Лучше на улице.

– Ну, так во дворе посидите, там стол, под черешней. Я как раз тесто поставила, да ведь вам нельзя тут есть, верно? Вот бедолаги.

– Это ничего, – сказал он, хотя у него уже давно сосало под ложечкой. – А долго ждать?

– Нет, – сказала женщина. – Недолго. Может, к полудню придет. Да вы посидите, отдохните. Все, кто из-за реки, очень усталые, очень. Тяжко вам пришлось? – спросила она сочувственно.

– Тяжко? – переспросил он. – Не знаю. Да, вероятно.

– Теперь уж скоро. – Женщина дружелюбно кивнула. Лицо у нее было серьезное, а из-под платка выбивалась прядка русых волос.

– Знаете, – сказал он Инне виновато, – а я и вправду хочу есть.

Она впервые за все время улыбнулась, бледно и бегло.

– Что бы вы без меня делали?

Он не сказал ей, что, не будь его рядом, ей бы самой пришлось тащить пресловутый чемодан, который по-прежнему оставался очень увесистым. Может, подумал он, когда мы поедим, он станет полегче. Если там, скажем, консервы. Консервы всегда много весят.

Под черешней стояли грубо сколоченный стол и две вкопанные в землю скамьи. И то, и другое было надежным и простым, и он опять вспомнил, как в детстве гостил у бабушки на даче. Там, кажется, был похожий стол, и он сидел, взобравшись с коленями на скамью, и раскрашивал картинки в книжке-раскраске, удивляясь, почему у него получается не так аккуратно, как на типографской картинке, расположенной рядом для примера.

Инна поставила свой чемодан на землю, раскрыла и опять чем-то пошуршала, потом достала бутылку с водой, хрустящие хлебцы, банку шпрот и красный, чуть помятый с одного боку помидор. Все это она разложила на газете «Знамя коммунизма», которую тоже достала из чемодана.

– Ножик только надо, – сказала она деловито.

– Ножик как раз есть, – обрадовался он.

Краем глаза он видел девочку, та вскарабкалась на качели, укрепленные на толстом яблоневом суку, и теперь лениво раскачивалась, болтая ногами. Качели тоже были просто устроены: две прочные веревки и перекладина.

– Качели, – сказал он, вгоняя ладонью перочинный нож в жестяную крышку.

– Что?

– В ее возрасте у меня были получше.

– У вас все было лучше, – сказала Инна почти с ненавистью.

– Инна, – сказал он, – Болязубы, конечно, странненькое место, но я знал места гораздо хуже. Честное слово.

Она сидела, склонив голову, упершись взглядом в столешницу.

– За что вы меня так не любите, Инна?

– Вы неправильно все делаете, – прошипела она сквозь зубы. – Дергаете всех, спрашиваете. Когда, зачем? Нельзя так. Это милость. Одолжение. Как вы не понимаете?

– Вы хотите сказать, – спросил он горько, – что нас пустили за реку потому, что мы себя хорошо вели?

Она вздрогнула и смолкла.

– Здесь нет правил, Инна, – сказал он. – А если есть, то другие правила. Мы их не знаем. Мы можем нарушать их именно по незнанию.

– Вы даже не потрудились захватить с собой еды.

– Я думал, это будет быстро, – признался он. – Я не знал, что здесь… так много всего.

«Может, если бы я был один, это и было бы быстро?» – подумал он.

А она готовилась к долгому путешествию, к сказке, где надо сначала поклониться яблоньке, потом починить печку, потом износить железные сапоги, истереть железный посох… И теперь все здесь делается по ее мерке?

В темно-глянцевой листве черешни возились местные птицы, которых Инна не знала.

– Я не представляю себе, – сказал он вдруг. – Просто не представляю. Это место. Ну то, которое…

– Не надо об этом, – сказала Инна быстро.

– Ладно. Не надо.

Хозяйка подошла с большим глиняным кувшином, на стенках его выступила темная роса.

– Нам нельзя, – сказал он. – Вы же знаете. Пить нельзя.

Ему не хотелось обижать хозяйку, и он боялся, что Инна опять будет злиться, но пить местную воду он бы не рискнул.

– Да-да. – Она присела на лавку, подперла голову крупной рукой и сочувственно на них посмотрела. – Я знаю. Умыться хотите? Умыться можно.

Тут только он заметил, что через другую ее руку перекинута чистейшая, сложенная вдвое холстина.

– Я не знаю, – сказал он неуверенно. – Руки разве помыть… – Ему не хотелось обижать приветливую хозяйку.

– Нет, – тут же ответила Инна.

Он поднялся и протянул руки, чтобы хозяйка полила на них из кувшина. Вода была холодная, и это оказалось неожиданно приятно.

– Как же вы тут живете? – спросил он сочувственно.

– Вот так и живем, – сказала она певуче. – Все сами.

– Что же, те, кто приходит из-за реки, они… никогда не помогают? Не оставляют тут, ну вещей или…

– Что вы, – сказала она. – Обычно всегда приходят налегке. Она исключение. – Женщина кивнула на Инну, которая сидела, не прислушиваясь к разговору, ее четкий чистый профиль ясно вырисовывался на фоне черешни.

– А как же?.. – Он вспомнил, как его втолкнули в лодку бабы Малой Глуши. – Как же они обходятся? Если здесь нельзя ни есть, ни пить…

– Так и обходятся, – сказала она спокойно. – Потерпят и привыкают. Главное – перетерпеть вначале. Только, – она лукаво усмехнулась, – это она вам сказала, что тут нельзя есть и пить? Ее обманули. Это суеверие.

– Что?

– От здешней еды нет вреда, – сказала хозяйка. – Наоборот. Она открывает глаза. Человек возвращается к себе и видит то, чего раньше не видел. Если, конечно, возвращается. Но это очень тяжело, потому что такое трудно вынести. Немногие могут. Потому и пошел слух, что – нельзя.

– Мне как-то не улыбается видеть то, чего никто не видит, – сказал он. – Я, кажется, догадываюсь, что из этого может получиться. А песьеголовые правда людей едят?

– Кто это может знать? – пожала она плечами. – Они уводят их к себе, ну а что там с ними делают…

– Отсюда можно не вернуться?

– Можно.

– Почему?

Инна беспокойно пошевелилась. Ей не нравилось, что он так долго разговаривает с хозяйкой. Она боялась, что хозяйка рассердится и они не получат проводника.

– По разным причинам, – сказала хозяйка. – Иногда все совсем просто. Многим тут просто нравится.