— Андрюша, — извиняющимся тоном отвечала та, — это и для меня неожиданность. Я тебе поначалу даже не стала ничего говорить, потому что думала — это обычные женские проблемки. А потом пошла к врачу, и выяснилось, что уже около двух месяцев. — И она старательно улыбнулась, изображая нездешнее счастье.

— Что ты намерена делать? — спросил он неприязненно.

Марина округлила глаза:

— А что я еще могу делать с ребенком мужчины, которого люблю? Рожать, конечно. Нет, я тебя не заставляю. Ты не думай, что я собираюсь тебя шантажировать нашим малышом. — Слово «наш» она ненавязчиво выделила, лишний раз напомнив Трояновскому, кто виновник сегодняшнего торжества. — Просто мне и в голову не могло прийти, что ты как-то отрицательно к этому отнесешься, что свою кровинушку… — и начала тихо, горестно всхлипывать, что далось ей без особого труда. Напряжение последних недель легко прорывалось слезами.

— Подожди, подожди минуту, — растерялся Андрей. — Ты уверена, что беременна?

Марина выпрямилась и неожиданно торжествующим тоном произнесла:

— Я заметила, что ты очень изменился в последнее время. Стал злее, недоверчивее. — Она открыла секретер, взяла лежавшую сверху бумажку и сердито ткнула ее возлюбленному. — Я не хотела в это верить, но мне в поликлинике посоветовали взять справку, что я действительно жду ребенка. Мне женщины в очереди говорят: «Деточка, они, мужики наши, слушать ничего не хотят. Кричат, что ни сном ни духом. Что это вообще не их ребенок». А я им говорю: «Да нет, мой любимый — он порядочный человек», — а они так ехидно усмехнулись, дескать, дура ты, девочка. И вот, оказались правы. Ужас какой!

Девушка зарыдала, а Трояновский тупо уставился в справку из женской консультации со всеми необходимыми штампами, печатями и подписями.

— Ужас какой, — всхлипывала Марина, — стыд какой! Пусти меня, я уйду!

— Куда ты пойдешь на ночь глядя? — рассердился он.

— Какая тебе разница куда. Ты думаешь, после всего этого можно нормально жить?

— После чего всего?

— Ты еще спроси, твой ли это ребенок, уверена ли я… Понимаешь, Андрюша, если бы по отношению к тебе кто-то позволил такие высказывания, ты бы сразу отреагировал. Ты же очень гордый человек. И чувство собственного достоинства у тебя есть. И ты любишь рассуждать о долге и чести. А вот меня можно оскорблять безнаказанно, а почему? Почему? Потому что я люблю тебя сильнее всего на свете? Или потому что у тебя больше денег?

— При чем тут деньги? — взвыл Трояновский, которого абсолютно не устраивало, что беседа катится куда-то в непонятном направлении, не оставляя ему шанса трезво и логично обсудить ситуацию.

— А при том, — закричала Марина, — что ты давно ведешь себя так, будто ты меня купил! А это неправда! Я люблю тебя, и только поэтому остаюсь с тобой, и все жду, жду, жду чего-то…

Андрей тяжело рухнул на стул, закрыл лицо руками. У него кружилась голова, и он чувствовал себя так, как во время единственного в его жизни тяжелейшего похмелья, случившегося лет пять тому. Он даже взгляд ни на чем не мог сфокусировать: предметы разъезжались и плыли у него перед глазами. А голос подруги причинял физическую боль и вызывал раздражение.

— Марина, — попросил он, — помолчи полминуты, мне надо прийти в себя. Это немного неожиданно.

— А твоя мама так обрадовалась… — нанесла она следующий удар, добивая лежачего.

— Что? — охнул он. — Ты звонила моей матери?

— Хотела сообщить ей радостную новость, — быстро заговорила девушка. — У нее будет внук или внучка. Ты бы слышал, какая она счастливая. Даже всплакнула. И завтра она хотела прийти к нам, поговорить, наладить отношения. И я за это выступаю. Сколько можно жить в ссоре? Это же все-таки мама, она тебя родила. Я только сейчас могу понять ее чувства. Она так скучает по тебе, Андрюшенька.

— Да что же это такое? — зарычал Трояновский.

Но Марина подошла к нему, взяла его руки и положила себе на живот, жалко и беззащитно улыбнувшись:

— Не отталкивай нас, пожалуйста. Мы все так в тебе нуждаемся. Не бросай нас. Ты не можешь себе представить, как это страшно, когда тебя бросает и предает любимый и единственный человек. Наш маленький, он ведь тоже хочет жить и хочет, чтобы его любили. И три года, целых три года — их нельзя, невозможно просто так забыть или сбросить со счетов. Ведь было же у нас хорошее. Андрюшенька, давай начнем сначала. Я не могу без тебя жить….

И, рыдая, опустилась на пол возле его ног.

Андрей никогда не мог спокойно смотреть, как плачут беззащитные женщины. Он впервые увидел в Марине хрупкое, трогательное, нуждающееся в его помощи и опеке создание, и потому все другие мысли отошли на второй план. Он бросился ее поднимать, успокаивать, утешать. Целуя, отнес на руках в спальню и лег рядом с ней…

Если бы его спросили сию минуту, любит ли он Марину, Трояновский растерялся бы. Дело не в любви, а в чувстве долга, в ответственности, в приоритетах, наконец, — ответил бы он. Его подруге хуже, чем любимой женщине; ей больнее и страшнее. А Татьяна — необыкновенная, сильная, волевая, взрослая, к тому же женщина. Он не предавал ее, просто знал, что она со всем справится и без него.

* * *

Идти с утра на работу, выдавливать из себя улыбки, произносить ненужные слова, вслушиваться в бессмысленные разговоры других и притворяться сил не было. И Татьяна решительно набрала номер шефа.

— Сергей, добрый день. Да, хриплю. Нет, это еще до вашего приема простудилась, думала, что к сегодняшнему дню пройдет, но, как слышите… Да, я бы отдохнула денек-другой, если это возможно. У вас встреча послезавтра, я в любом случае позвоню и договорюсь. Да, спасибо, буду стараться. Не надо без меня скучать, Сережа. Лучше отдыхайте от моей бурной деятельности. Хорошего дня. Да, еще позвоню. До свидания. — И, положив трубку, потрясла головой. — У-ф-ф! Еле прекратила беседу.

Александр подошел к ней сзади, обнял, посопел в ухо:

— Я бы сегодня никуда не ехал, но понедельник… А понедельник — тяжелый день. Всегда что-нибудь да случается. Я сейчас смотаюсь, а вечером постараюсь пораньше приехать. Хорошо?

— Не волнуйся, — успокоила она, — я должна сегодня переделать кучу всякой мелкой чепухи. Так что ты спокойно работай, я тебе позвоню среди дня.

— Точно?

— Железно.

Он пошел к выходу. Но остановился в дверях и произнес:

— Ты должна знать, что я тебя люблю. Что все остальное не имеет никакого значения. И не придумывай себе ничего, договорились?

— Все в порядке, — улыбнулась она, — я просто приболела. Ты езжай. Вечером встретимся или созвонимся.

— Я вот все думаю… — вздохнул Говоров, — ты когда-нибудь сможешь меня по-настоящему простить?

Татьяна замахала на него руками:

— Радость моя, арбайт, арбайт, ферштейн? Уже простила и забыла. Марш на работу!