А потом…

А потом была Даша, моя подруга и очередная пассия Савельева.

В тот вечер мы собрали гостей. У американцев это называется «парти», а у нас «вечеринка». Но Мартин не курит и терпеть не может табачного дыма, это сейчас модно в Америке, там курильщиков уже чуть не линчуют. А Даша курит. И мы с ней вышли, поднялись по лестнице, сидели у чердачной двери и болтали. Даша курила, а я ей рассказывала о том, как мне тяжело с мужем, как он влюбился в юную девочку, как он мне изменяет, как у меня болит спина и как меня пытался насиловать мануальный терапевт. Что я Мартину благодарна, я люблю его, но нам порой трудно из-за моей импульсивности его уравновешенности. А Даша — артистка, причем очень умная, с такой мужской хваткой мышления.

После разговора с ней мне стало легко. Она человек богемный, У нее многое было в жизни, но она не любит ни секс втроем, ни лесбийство. Хотя ласка и нежность ей нравятся. Помню, однажды она была у нас в гостях, и я к ней прониклась, и попросила ее лечь со мной на кровать. Она это сделала. Я стала ее трогать, подняла ей джемпер и начала ласкать. И у меня в голове стали возникать ее какие-то телесные образы, я стала о них рассказывать. Она была удивлена, восхищена. Мартин влез к нам в кровать, мы друг друга гладили, и Дашка восхищалась, как я тонко ее чувствую, как я хорошо ее понимаю. Потом это несколько раз повторялось, но дальше таких невинных ласк дело не заходило.

А тут, после вечеринки, когда все гости разъехались, оказалось, что уже за полночь, а Даша хорошо выпивши. Мартин предложил ей остаться. Вообще-то у нас двухкомнатная квартира, но если у нас оставалась женщина, то в восьмидесяти случаях из ста мы спали втроем. Я Мартину, как и Игорю, многое позволяла. Конечно, нельзя сказать, что я заставляла моих любимых мужчин изменять мне в моем присутствии, но я их к этому подталкивала, это неоспоримо. Мы лежали втроем — я, Мартин и Даша. Я всегда кладу мужчину посередине и со своей стороны начинаю гладить. Причем чаще всего я глажу даже не мужчину, а женщину, но получается, что я ее глажу через мужчину. То есть тело мое частично накрывает мужчину, касается его и возбуждает, а рукой я глажу женщину, и весьма интимно — грудь, живот, бедра, клитор. В зависимости от того, как мне разрешают или как я сама хочу. В такой позиции и мужчина не остается обделенным, и женщина. Так вот, у нас с Мартином была такая практика или, точнее, я его так просила: если во время секса втроем ты дашь мне как-то понять, что я хороша и любима, то я тебе позволю делать со второй женщиной все что захочешь. Но он никак не мог это освоить. При ситуации: он один, а женщин две — он всегда видел только новую и на ней замыкался. То есть на самом деле он не умел заниматься сексом втроем, он одну из женщин делал лишней, и чаще всего это была я. Я знала это, так было много раз. Но я уже любила его и прощала. И делала ту же ошибку, что и с Игорем. Люди, я думаю вообще склонны повторять свои ошибки снова и снова или all over again, как говорят американцы.

И вот мы лежим — все выпивши, кроме меня, потому что мне нельзя было, я принимала таблетки. Лежим втроем, смотрим в окно, там такой типичный московский пейзаж — крыши, антенны, неоновая реклама «Мальборо» и храм Христа Спасителя. И Мартин нас ласкает. Но тут я вспомнила, что мне сегодня вообще нельзя, у меня запретные дни. А Дашка стала с ним целоваться, и Мартин возбудился. И стал интенсивно подключаться то к ней, то ко мне. Поскольку я ничего не хотела, я не двигалась и не отвечала ни на что. А Даша реагировала, целовалась, и его это заводило. Но она бы не осмелилась заниматься с ним любовью при мне, если бы не он. Он скинул одеяло, стал между нами на колени и сказал: девочки, я хочу вас трахать! По-русски сказал, у него русский теперь как родной. Я, говорит, безумно возбужден и не понимаю, почему вы выебываетесь. Такой был текст, прямой. И я почувствовала неловкость от того, что я не могу дать ему то, что он хочет. Я говорю: «Мартин, к сожалению, я не могу сейчас заниматься любовью. Если тебе очень хочется, занимайся с Дашей». Так я сказала, да, но тут был свой подтекст. Веря, что они оба глубоко меня любят — Мартин как женщину, а Даша как подругу, — я думала, что они скажут: «Ну, что ты! Мы без тебя не сможем никогда! Быть такого не может! Когда ты захочешь, мы позанимаемся втроем. А не захочешь — не будем». Я этого хотела. А я бы сказала: ребята, вы очень добры, молодцы, когда мне будет можно, мы будем заниматься любовью втроем и будем счастливы. Вот какой сценарий был у меня в голове. Мне это казалось честным и справедливым.

К сожалению, мой сценарий совсем не подходил для них. Это была первая трещина между мной и Мартином, это было мое первое унижение. Потом это ушло, забылось, но это было так, и шрам остался. Мартин сказал «хорошо», повернулся ко мне спиной и стал ласкать Дашу. Господи, теперь, если бы я выжила и если бы любимый мной человек стал делать мне больно — я не буду терпеть, я скажу ему об этом! Но тогда… Тогда я была адептом «Тропика рака» и «Эммануэль», проповедницей полигамности и наслаждения. И только когда они, лежа в моей собственной постели, стали целоваться на моих глазах, я вдруг поняла, что происходит что-то ужасное. И чем больше он ее ласкал, тем сильней мне не хотелось этого. Я вдруг поняла, что они не перестанут. Он сбросил с нее одеяло, полез к ее животу. Процесс любви был скомкан. Не было продолжительных ласк, далеко уходящих, медленных, эротичных. Они поласкали друг друга, а потом он просто развел ее ноги, вошел в нее и стал ее трахать. От меня в трех сантиметрах. Кровать вздрагивала, потная нога Дашки касалась моей, она постанывала, раскрыв рот, а мне это казалось пошлым, противным и мерзким. Я говорила вам о наркотиках: когда я их принимала, у меня были нарушения восприятия мира. Какие-то вещи казались большими, какие-то маленькими. Тогда Дашкино тело показалось мне огромным. Давящим. Я помню каждую черточку ее. Она высокая, стройная, точнее — худая, с плоской грудью, с худыми стройными ногами и таким животиком подростковым. Тонкая талия и широкие бедра, фигура манекенщицы такого европейско-американского типа. Она лежала под Мартином, ее ребрышки все обозначились. Ее ноги раскинуты в разные стороны и касаются меня. Когда ее нога коснулась моего тела, меня просто обожгло, я почувствовала физическую боль. Нервы были на пределе. А Мартин даже не повернулся в мою сторону. Как будто меня нет. Если бы он был хоть чуть-чуть умнее! Хоть немножко более чутким! Ну заметь ты меня, погладь, скажи хоть что-то! Если я не буду чувствовать себя обделенной вниманием, я успокоюсь, и тебе же будет лучше! А он, боясь, видимо, другую девочку потерять, просто плевал на меня.

Я отвернулась, а они занимались любовью. Рядом со мной. За моей спиной. Я слышала каждый их звук, стон, хрип. Это было долго, ведь я сама научила его растягивать удовольствие, делать передышки, менять позы. Потом он все-таки слез с нее, лег рядом, и тут со мной случилось что-то страшное. Я стала дрожать. Я не могла заплакать, я стала дрожать. Меня трясло. Как в судорогах. Но вместо того чтобы меня обнять или хотя бы нас двоих обнять, он повернулся ко мне спиной, обнял Дашу руками, положил ее голову на свое плечо, и они уснули. Горе мне горе! Даже сейчас мне тяжко вспоминать об этом. Причем тогда он меня любил, я знала это, он доказывал это своим поведением, он написал семь моих глобальных ипостасей, это была просто ода! И чтобы при такой любви — вот так!