Противостояние в Персидском заливе тоже началось не сразу, а со строительства лендлизовских баз для СССР в 1942 г. Союзники и противники США в данном регионе прошли значительный эволюционный и революционный путь. Скажем, Иран проделал путь от главного союзника США в регионе до главного антагониста. Дело осложняет и обостряет фактор уже обозначившейся конечности земных ресурсов. Соединенные Штаты могут ввести в зону влияния Ирак с его десятью процентами мировых запасов нефти. Но уже соседний Иран представляет собой гораздо более сложную задачу. Потенциальные объекты экспансии начинают учиться страшному уроку: прежде чем бросаешь вызов единственной сверхдержаве, обзаведись оружием массового поражения — как мы сейчас видим, уважают лишь сильного, ему (как Пакистану и Индии) позже прощают переход в другой силовой класс. Следите за Северной Кореей, оповестившей о своем ядерном статусе в начале 2005 г.

Конечность ресурсов бросает вызов человеческим способностям решать технические задачи. Но пока массовое опреснение воды и искусственный синтез бензина далеки от практического решения, а значит, битва за ресурсы — условие выживания и прогресса — грозит стать реальностью начавшегося с силовых акций нового (последнего?) века.

Массовость культуры. Сокрушитель современной мировой системы — массовое, в глобальном масштабе, изменение прежнего мировидения в свете крутых культурно-цивилизационных перемен. В последние десятилетия двадцатого века, в условиях ускорившейся модернизации, предполагалось, что этническая и религиозная идентичность уступит место «модернизации», в рамках которой найдется место каждому из членов мирового сообщества. Но под давлением очевидных новых фактов и факторов прежняя система лояльности в западно-центричном мире, основанная на оптимистической вере в мировую модернизацию, потеряла свою убедительность для огромных масс мирового населения. При этом не произошло замены ее новой системой восприятия мира. Претензии глобализационного мирообъяснения не обрели желаемого ее авторам тотального идейного господства — слишком очевиден раскол между владеющими технологией и капиталами лидерами глобализации и ее фактическими жертвами.

Понимание этого фактора пришло с трудом. Весьма долгое время господствовал своего рода культурный релятивизм (особенно непререкаемый в академическом мире), практически делавший табу приданию критической важности культурным ценностям других народов и цивилизаций, особенностям их менталитета. Все культуры подчеркнуто подавались равными (словно фиксация культурной пестроты мира автоматически ведет к расизму, надменности, принижению и т. п.). Те, кто думал отлично от академического канона, получали клеймо сторонников этно-центричности, нетерпимости или даже расистов. Подобная же проблема встречала тех экономистов, которые полагали, что люди повсюду отвечают на экономические сигналы однообразным способом, безотносительно к их культуре. К примеру, глава Федеральной резервной системы США А. Гринспен (говоря, кстати, о России) жестко утверждал, что капитализм «является частью человеческой природы».

Лишь очевидный рост значимости самоидентификации, оказавшийся критически важным в 90-е годы, привел к перевороту в сознании многих, к выделению цивилизационно-ментальных основ. Гарвардский профессор Д. Ландес в монументальном исследовании «О богатстве и бедности народов» (1998) приходит к важнейшему выводу: если история экономического развития чему-либо учит, то «прежде всего тому, что культура является виднейшим компонентом. Она и создает различие в степени развитости». Зафиксированная и подчеркнутая мировым неравенством грядущая стадия развития человечества оказалась способствующей выходу вперед фундаментализма самого разного характера, жесткого национализма, обращения к родовым ценностям. Мир фрагментаризируется на гигантские цивилизационные блоки. «Культурная глобализация, гомогенизация, которые предсказывают в будущем интерпретаторы глобального сближения и единства мира, являются не более чем мифами»[496].

Однако реалии жизни заставили сделать существенные поправки, приведя в конечном счете к выводу, что культура является критическим фактором общественного развития. И тот же Гринспен на пороге нового века, после десятилетия неудач в России, сделал весьма примечательное признание, по существу противоположное прежнему своему мнению: «Дело вовсе не в человеческой природе, дело в культуре». Нужно думать, что у М. Вебера это вызвало бы улыбку понимания. Требовалось претерпеть столь многое, чтобы прийти к выводу, о котором, собственно, только и говорит мировая история.

Для многих критически важным стало рассмотрение опыта Юго-Восточной Азии. Заново были пересмотрены конфуцианские ценности — упор на будущее, работу, образование, уважение к достоинству, призыв к плодотворности. Появились исследования цивилизационных особенностей латиноамериканского мира, индуизма, православного ареала влияния, мусульманского цивилизационного кода.

Латиноамериканские интеллектуалы (рассматривающие вопрос о том, какие факторы, кроме империализма, являются виновниками неразвитости региона и его авторитарных традиций и ужасающего социального неравенства) указали на отличие этих ценностей от латиноамериканских. Пришлось вспомнить слова Боливара, сказанные в 1815 году: «До тех пор, пока наши соотечественники не воспримут талантов и политических достоинств наших северных братьев, политической системы, основанной на общественном участии в управлении, нас ждет крах. Нами владеют грехи Испании — насилие, неуемные амбиции, мстительность и жадность»[497].

Перуанский писатель Марио Льоса: «Культура, в которой мы живем сегодня в Латинской Америке, не является ни либеральной, ни демократической. У нас есть демократические правительства, но наши институты, наши рефлексы и наш менталитет очень отличны. Они остаются популистскими и олигархическими, абсолютистскими, коллективистскими, догматичными, преисполненными социальных и расовых предрассудков, в огромной степени нетерпимыми по отношению к нашим противникам, преданными худшей из всех монополий — правде»[498]. К подобному самобичеванию присоединились представители и других культур.

Разрушительность модернизации. Модернистская вера оказалась отражением иллюзий, заключавшихся в демонизации социализма. Крушение левой идеологии (обещавшей модернизацию через социализм) это только подчеркнуло. Наконец-то подлинная суть социализма как насильственной модернизации оказалась понятой и на Западе, и на Востоке. «Холодная война была конфликтом двух версий прогрессивизма — социализма и неоклассического капитализма, — пишет японец Сакакибара. — Крах социализма и окончание холодной войны избавили мир от гражданской войны между двумя вариантами прогрессивизма, но поставили подлинно фундаментальный вопрос о сосущест вовании различных цивилизаций»[499].