— Мистер Суэггер, я бы ни за что на свете не посмел назвать кавалера Почетной медали лжецом, но если только за ближайшие три недели в это болото не проложат железнодорожную колею, я прочно застрял дома.

Тогда Эрл изложил ему свой план.

— Что ж, сэр, должен признать, вы ловко все рассчитали.

— Вы рассчитали все ловко, но упустили одну мелочь, — послышался голос девушки. Она вышла на крыльцо из гостиной, где, судя по всему, сидела в течение всего разговора и все слышала. — И эта мелочь — я.

— Прошу прощения, мэм? — переспросил Эрл.

— Ну же, Салли, — сказал внучке старый Эд, — не кипятись.

— Сэр, — недовольно нахмурившись, сказала девушка, обращаясь к Эрлу, — если вы думаете, что я отпущу этого замечательного старичка в такую даль, вы, вероятно, оставили свою голову в Буффало-Бенде или откуда вы там приехали. Во всем мире у него нет никого, кроме меня, а у меня нет никого, кроме него. Если дедушка все же решится совершить это путешествие, можете не сомневаться, я отправлюсь вместе с ним. И хватит об этом; я не желаю больше слышать ни слова, иначе вас будут ждать большие неприятности. Не смотрите на то, что с виду я кажусь хрупкой: кулаками я работать умею.

— Милая, — произнес Эрл, — вам придется торчать в сарае с оравой стариков, ни у одного из которых нет и десятой доли благородства и хороших манер вашего дедушки. Не думаю, что вам это очень понравится.

— Ну а кто, позвольте спросить, будет готовить для ваших старикашек, затеявших этот крестовый поход?

— Мэм, еда будет в основном состоять из бобов и колбасы.

— Что ж, я знаю десять способов приготовить бобы и десять способов приготовить колбасу. К тому же кто-то должен толочь еду для дедушки и следить за тем, чтобы он никуда не отбился. Я поеду вместе с дедушкой, или дедушка никуда не поедет, и это мое последнее слово. Так что вам лучше свыкнуться с этой мыслью сейчас, иначе вы очень пожалеете, когда настанет пора действовать.

— Когда Салли что-то говорит, — сказал мистер Макгриффин, — обычно все происходит именно так, как сказала моя девочка.

Эрл покачал головой.

— Речь идет не об увеселительной прогулке. Не о вечеринке с подружками.

— Я смогу постоять за себя, — сказала девушка.

И поскольку Салли была внучкой Эда Макгриффина, Эрл понял, что она говорит правду.

Первым Великану доложил об этом один из стукачей, и сержант охраны лишь рассмеялся. Но когда об этом доложил второй стукач, Великан уже не нашел никакого повода для веселья. Услышанная в третий раз, новость показалась ему зловещей. Поэтому, естественно, Великан отправился к начальнику тюрьмы, который разбирался в психологии негров лучше, чем кто бы то ни было.

— Господин начальник тюрьмы, черномазые забеспокоились. Вы сами всегда повторяете, что они позволяют нам господствовать над ними потому, что у них нет никакой надежды и в конце концов они свыкаются с мыслью, что такой порядок вещей является необходимым и единственно правильным. То есть мы спасаем ниггеров от самих себя.

— Да, Великан, я уверен в этом. Нашими злейшими врагами являются вера и надежда. И мы должны безжалостно сокрушать их, потому что это наша священная обязанность. Если позволить нашим врагам набираться сил и крепнуть, они разрастутся до безумных размеров и разрушат самые прочные и надежные здания.

— Среди заключенных распространяется какая-то зараза.

— Вот как?

Они находились в кабинете начальника тюрьмы на первом этаже жуткого старинного особняка, расположенного сразу за внешней оградой тюрьмы. Если честно, Великан ненавидел это место, ибо отвратительный смрад истлевших ковров и дерева, превратившегося в труху, вызывал у него тошноту. Сержант никак не мог понять, почему такой незаурядный человек, как начальник тюрьмы, находит в этой заплесневелой дыре огромное удовольствие. Можно было бы без особого труда убедить руководство штата снести старые развалины и возвести на их месте новый, современный дом. У начальника тюрьмы имелись в Джэксоне влиятельные и могущественные друзья, которые знали, чем он занимается, и всем сердцем это одобряли. Они старались изо всех сил угодить ему, признавая в нем форпост, бастион на пути надвигающихся перемен.

Но начальник тюрьмы любил этот старинный особняк. Здание обладало для него каким-то тайным смыслом, постичь который не мог даже Великан, искушенный в практических делах. Поэтому сейчас Великан сидел в кабинете, потягивая портвейн в дрожащем свете свечей и светильников, наслаждаясь теплой летней ночью, а слуги ждали, оставаясь в тени, готовые выполнить любое пожелание. Закрыв глаза, можно было представить себе, что на дворе 1856 год, разрушительной войны еще не было и Юг находится в апогее своего развития. Великан, хотя и уроженец Севера, тем не менее ощущал могучее притяжение той эпохи, перед которым не могли устоять ни начальник тюрьмы, ни те, кто поддерживал его в Джэксоне. Прошлое оставалось таким же живым, как их сады, и таким же манящим; если нельзя было сохранить его само, можно было сохранить память о нем, превратив ее в предмет благоговейного почитания.

— Речь идет об эпидемии надежды, — продолжал Великан. — Заключенных охватило сильное волнение, подобного которому прежде не было. У них появилась мечта. Вера в будущее. Они чувствуют приближение перемен.

— И что это за надежда?

— Ничего определенного сказать нельзя. Пока я и сам не понимаю, что все это значит. Мне известно лишь то, что от ниггера к ниггеру передается шепотом одно слово, и сейчас бурлит уже вся колония. С чего все началось, я до сих пор не знаю.

— Все это очень тревожно. Известно ли вам, что перед восстанием сипаев в Индии в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году туземцы вдруг стали передавать друг другу лепешки чапати? Никто не знал, откуда они взялись, кто их приготовил и что они означали, но для туземцев лепешки обладали каким-то таинственным смыслом, и эти простые кусочки пресного теста передавались из рук в руки. Это было предзнаменованием, но англичане остались слепы к знамениям. Затем последовал бунт и долгие годы насилия и грабежей. Это была самая настоящая расовая война, хотя никто не называл ее так. Устоявшиеся порядки рухнули. Потеряв многие тысячи человеческих жизней, англичане восстановили свою власть, но только чисто внешне. Отныне все было по-другому, и они так и не обрели уверенность в себе. Возможно, это стало началом крушения Британской империи, хотя к тому моменту она была построена лишь наполовину. И посмотрите теперь на Индию. Пошла ли свобода ей на пользу? Не думаю. Всем заправляют дикари, и страна катится к дикости и хаосу, как бывает всегда, когда к власти приходят нецивилизованные люди. Лучше ли им стало теперь, когда они освободились от англичан? Едва ли, а дальше будет только еще хуже. Точно так же, станет ли лучше негру, если освободить его от власти белых? Разумеется, нет. Ему станет только хуже. Тогда уже ничто не сможет сдерживать его природные наклонности, его инфантильную, но необузданную сексуальность, его ненасытное обжорство, любовь к подачкам, неспособность воспринимать меняющийся мир, поскольку в течение целого миллиона лет его предки жили в безмятежной невинности тропиков и у него на подсознательном уровне отсутствует воображение, которое могло бы помочь ему представить мир без вечного тепла, дождей и буйной зелени, отчего и происходят все его беды. Однако еще хуже похотливое стремление негра к белой женщине, оно заканчивается появлением на свет детей с телами и аппетитами негров, со свойственным неграм стремлением к насилию и жестокости, но при этом обладающих втайне от всех умом и хитростью белого человека. Я не желаю жить в таком мире, сержант Великан, и я посвятил всю свою жизнь борьбе за то, чтобы это предотвратить. Негры и белые никогда не должны жить вместе; это может привести только к полной анархии.