Старуха неожиданно принялась расстегивать драное пальтецо и фланелевую кофту. Роман не сразу понял, что происходит, пока из-под латаной трикотажной сорочки не извлечена была отвисшая белая грудь, пронизанная голубой сеткой вен. При этом глаза у старухи были абсолютно пустые, а взгляд устремлен прямо перед собой.

– Эй, мамаша, никак соблазнить меня вздумала, – хихикнул Остряков, но старуха никак не отозвалась на его шуточку. Скорее всего, она его просто не слышала.

Ей кто-то приказывал проделывать эти унизительные телодвижения. И она, не в силах противиться, повиновалась.

“Игорь…” – догадался Остряков, и ему сделалось тошно.

– Ах, щенок, что выделывает, а? – прошептала Марья Севастьяновна, очнувшись, и спешно завозилась, приводя одежду в порядок.

– Вашего сына Романом зовут? – кашлянув, спросил Остряков.

– Ну да, Романом. Он себе еще кличку такую странную придумал – господин Вернон.

– Так его нет сейчас в Темногорске, – сказал Остряков.

– Как нет? Откуда ты знаешь? Ты его видел? Остряков кивнул:

– Он где-то здесь, недалеко от Питера, вместе со Стеновским.

Старуха тихо охнула.

– Что ж, выходит, я меч против Ромки делала? Против мальчика моего? – Вся ее нарочитая неприязнь к сыну разом слетела.

– Нет, нет, что вы, – запротестовал Остряков. – Меч против Алексея Стеновского. Колодин его все время хотел обойти. Постоянно доказывал, что он ничуть не хуже. Он какой меч заказал? Китайский. Все сходится. Стен много лет занимался восточными единоборствами.

Вот Гарри и хочет с ним его же оружием разделаться. Ясно?

Старуха не ответила, она смотрела в одну точку, и губы ее беззвучно шевелились. Поначалу Острякову показалось, что Колодин вновь подчинил себе ее разум, но ошибся. Старуха очнулась. Глянула на него своими колючими глазами и сказала хриплым, каркающим голосом, в котором слышался какой-то дикий злой смех:

– Ладно, дружок, поехали в Пустосвятово. Я хоть и старая, да из ума не выжила, вас, молодых, обхитрить сумею.

Хорошо жить в собачьей будке, да не в переносном смысле, а в самом прямом, как вы думаете? Глаша думала, что плохо. Напялив на голову зимнюю мохнатую шапку и завязав ее так, чтобы наружу торчал только нос, который она густо измазала сажей, Глаша могла из будки высунуться только до половины – старая вывернутая искусственным мехом наружу крутка напоминала свалявшуюся собачью шерсть. А вот то, что ниже талии – солидный Глашкин зад, и распухшие от долгого пребывая в воде ноги за собачьи не принял бы даже деревенский дурачок Кузя. Впрочем, дурачков в Пустосвятове хватало. В каждом десятом доме обитал какой-нибудь пучеглазый косоглазый уродец, пускающий слюни и немилосердно коверкающий слова. Родились они все в один год, когда Романов дед Севастьян, по природе колдун, а по должности – осушитель болот, то бишь мелиоратор, извел знаменитое клюквенное болото Ржавая топь. В тот год и народились у пустосвятовских баб уродцы. Ни одного нормального – все юродивые мужского и женского пола. И в январе рождались, и в мае, и даже к исходу года – в декабре. А с января Севастьян ту мерзкую работу кинул и стал жить отшельником. И пошел к водяному мириться. Ржавую топь, разумеется, не вернешь, там нынче заросшие осокой и лебедой поля, а вот уродцы рождаться перестали. Случилось это за три года до появления Романа на свет.

Глашка всю эту историю, разумеется, не знала. Глашке ее собственной истории хватило – она заднюю стенку будки по досочкам разобрала и себе укрытие для тела среди бревен сладила. Утром на нее цепь собственный сын надел и прошептал:

– Мамочка, никто не узнает, что ты снова с нами живешь.

И после обеда он ей кусочек вкусненького, от бабки утаенного вынес.

А вот дочка ее возвращению не обрадовалась – боялась, что пронюхают соседи – кто это у них во дворе в собачьей будке живет – и на смех подымут. Девчонке уже чудилось, как дети бегают следом и кричат:

– Валька, мамка-то твоя собака! А ты и сама, выходит, сучка, эй, где твой хвост, где лапы? Покажь! Может, ты уже шерстью прорастать стала.

Потому Валюша мимо будки целый день проходила с таким видом, будто там по-прежнему никого не было, – головенку кверху и отвернувшись. Глаша не сердилась – как можно на собственное дитя сердиться? Но обидно ей было. И она даже поплакала немного.

Одно Глаше не ясно – догадалась бабка, то есть ее родная мать, кто у них на дворе в собачьей будке поселился ночью? Бабка на Глашу, нарядившуюся собакой, внимания не обращала целый день. Однако принесла жидкий супчик и в него хлеба накрошила. Глаша суп выпила: суп – он почти что вода. А вода ей необходима. А вот хлеб из миски прибежал выбрать соседский пес Борька – и за то Глашу лаем предупреждал, если какой незнакомец на их улицу заворачивал. Только, кому же к нищим сироткам в дом ходить? Однако нашелся гость незваный. Вечером забрался пьянчужка – решил кур из сарая утащить. Но Глаша вмиг услышала, как он крадется. После утопления больше не спала, все ночи напролет глаза таращила. Выскочила Глаша из будки. На ворюгу поганого кинулась и давай щекотать. Едва до смерти не защекотала. Уже мужик заходиться стал – вот-вот концы отдаст, – да сумел вырваться. Удрал поганый, себя не помня.

А потом всю ночь тихо было. Уже светать начинало. Скоро и бабка поднимется, пойдет кур кормить. И тут Глашке показалось, что зовет ее кто-то. Раз кликнул, другой…

Она из будки выскочила, цепь с себя сняла, подбежала к калитке. У забора стояла старуха Марья Севастьяновна Воробьева, сама на себя не похожая, без платка, с растрепанными волосами.

– Ты что, в собачьей будке так и собираешься жить? – язвительно спросила старуха.

– Роман приказал.

– Мало ли что он приказал. А я приказываю – беги, спасай его. Беда Ромке грозит нешуточная! А не то в самом деле собачья жизнь для тебя настанет. Беги, скорее! – Глашка уже калиточку открыла и хотела припустить по улице, но старуха ее остановила: – Стой, дуреха! Кольцо Ромке отдай. И скажи, что у кольца этого есть одно свойство, которое Ромка не ведает.

– Какое свойство?

– А вот такое… – И старуха торопливо принялась шептать на ухо утопленнице. – Поняла? Все поняла?

– Угу…

– Так беги! Беги скорее! Потому как если Ромка умрет, и мне жить не надобно!

Весь день моросил вызванный Романом дождь. Удобный для прощупывания местности, дождь старательно вымочил весь сухостой в очерченном круге. Крыша в нескольких местах текла, а в окно, даже заделанное полиэтиленом, все равно дул ветер. Самодельная печка плевалась дымом так, что в сарае нечем было дышать, дрова гореть никак не желали. Тепла от печки было чуть, и оно тут же улетучивалось сквозь щели. Так что существование в мнимом Беловодье было довольно убогое.