остался на месте и совмещал сразу две обязанности — военную и земледельческую? Военные поселенцы не были собственниками земли, которую они обрабатывали, — за плохую работу у них её могли отобрать. Царил «мелочный контроль… Одновременно со строевыми смотрами производилась ревизия орудий труда и скота, а также бытовых условий. Чтобы как-то улучшить своё материальное положение, поселяне были вынуждены скрывать часть урожая, в связи с чем А. А. Аракчеев предписывал: „…ложные показания по хозяйству и умышленную растрату онаго со стороны военных поселян почитать за уголовное преступление“. „В особенности летом невыносимо тяжело было, — вспоминал впоследствии бывший военный поселянин Герасим Родионов, — пока муж на работе (на пашне ли или навоз возит), баба амуницию и ружьё вычистит; пообедает второпях мужик, а уж отдыхать некогда: вместо отдыха должен идти на ученье, а потом опять на работу“»[540]. Даже автор относительно недавней апологетической биографии Аракчеева признаёт, что его герой, «создав военным поселянам сносные материальные условия… лишил их какой-либо свободы поведения даже в тех сферах, где и крепостной, а пожалуй, и раб были свободны. Он отнял у людей личную жизнь, обратив её в жизнь служебную. Многочисленными инструкциями, положениями, уставами он зарегламентировал чуть ли не каждый шаг военного поселянина. И всех поставил под строгий присмотр — все обязаны были следить друг за другом и доносить вышестоящему начальству о замеченных нарушениях»[541].

Регламентация касалась даже браков: «Полковник строит женщин в одну, а солдат — в другую противоположную линию и, называя солдата по имени, даёт ему невесту, вызывая её по имени ж. Брачные эти союзы никогда не согласовались с выбором и согласием сердца, но учреждались полковником, который раздавал невест, как овец, судя по достоинству жениха!» (С. И. Маевский). Строго карались отступления от нравственности, один из приказов Аракчеева гласил: «Отпустить 100 ударов розгами по собрании всех жён роты Акулине Григорьевой за то, что в доме её ночью обнаружен подпоручик Иванов, а того подпоручика посадить на гауптвахту и оштрафовать». Вообще в ВП «битьё процветало… обратилось в действительную науку и даже выработало особых экспертов по этой части» (А. К. Гриббе).

Не понаслышке знавший жизнь ВП их обер-квартирмейстер Е. Ф. фон Брадке констатировал: «…это учреждение в общей его сложности представляло по своему внешнему, поверхностному виду нечто весьма блестящее, но внутри его преобладали уныние и бедствие». Странно ли, что военнопоселенцы бунтовали против такой жизни? В 1817 г. вспыхнуло восстание в Холынской волости Новгородской губернии, подавленное военной силой. В июне — августе 1819 г. произошло Чугуевское возмущение в Слободской Украине. В донесении императору Аракчеев писал, что «никакие убеждения не действуют на бунтующих и что все они единогласно с женщинами и детьми кричат следующее: не хотим военного поселения, которое не что иное есть, как служба графу Аракчееву, а не Государю…». На подавление мятежа было брошено более 6 тыс. человек пехоты и кавалерии и две артиллерийские роты. Число арестованных превысило 2000 человек, наказанию шпицрутенами подверглись 54 человека, из них 29 были забиты насмерть.

На практике ВП оказались не только мучением для своих жителей, но не достигли и планировавшихся практических целей — до 1832 г. они «принесли убытки в размере 5,5 млн руб.»[542].

Введение ВП — один из эталонных примеров русского самовластия. Любое их публичное обсуждение запрещалось: «Даже Ф. В. Булгарин, попытавшийся опубликовать в „Северной пчеле“ хвалебную рецензию на брошюру М. М. Сперанского „О военных поселениях“, получил категорический отказ»[543]. Проведена была столь масштабная реформа вне всяких правовых оснований, не обсуждённая ни одним государственным органом. «Проекты учреждения военных поселений…» разрабатывались одновременно с практическим устроением последних, но, что самое поразительное, Александр эти проекты… так и не подписал: «…как правило, подобные документы публиковались после их утверждения императором. В конкретном случае подпись императора отсутствует, и нам пока не удалось разыскать материалы, которыми бы подтверждалась „законность“ этих „учреждений“. Однако вся законодательная база военных поселений до 1826 г. будет строиться, исходя из неутверждённых, а следовательно, незаконных документов»[544].

И это происходило при императоре, в самом начале своего правления официально заявлявшем, что «в едином законе» он видит «начало и источник народного блаженства»! Молодой монарх тогда прекрасно видел прискорбное состояние российского законодательства: «…с самого издания Уложения до дней наших… законы, истекая от законодательной власти различными и часто противоположными путями и быв издаваемы более по случаям, нежели по общим государственным соображениям, не могли иметь ни связи между собой, ни единства в их намерении, ни постоянности в их действии. Отсюда всеобщее смешение прав и обязанностей каждого, мрак, облежащий равно судью и подсудимого, бессилие законов в их исполнении и удобность применить их по первому движению прихоти или самовластия». Но увы, созданная в 1801 г. Комиссия о составлении законов «проработала более четверти века и не оставила нам никаких результатов своей работы»[545].

ВП продолжали существовать и при Николае I. Некоторое смягчение их режима произошло после восстания новгородских поселенцев в 1831 г., при подавлении которого 129 его участников были забиты насмерть шпицрутенами. Но окончательно ВП ликвидировали лишь в конце 1850-х — начале 1860-х гг.

«Татарщина XV века»

Нисколько не оправдывая непоследовательность или, напротив, прямое самовластие Александра Павловича, нельзя не заметить, что его жалобы на отсутствие людей, если не брать в расчёт выдающихся персон вроде Сперанского, Н. Тургенева или М. Орлова, всё же имели под собой серьёзные основания. Общий правовой и нравственный уровень имперской бюрократии, да и дворянства в целом, был прискорбно низким, мало поднявшись с прошедшего столетия. У нас нет обобщающих исследований об администрации того времени, но даже по отдельным примерам видно, что она сверху донизу была охвачена коррупцией (видимо, за исключением министров). Жозеф де Местр писал в одном из писем 1810 г. на родину в Пьемонт: «Определённая неверность, которая в народе называется воровством и которую у высших сословий вы можете именовать как вам угодно, проникает в большей или меньшей степени повсюду и вносит во все отрасли управления дух расточительства и недобросовестности, каковой вы и представить себе не можете. Я отношусь с глубоким уважением к многочисленным из сего исключениям, но сейчас речь идёт об общераспространённом. Здесь невозможно никому довериться. Вы приобретаете бриллиант, и в нём окажется пузырёк; покупаете спичку, а на ней нет серы». Например, после кампании 1807 г. были отставлены от службы все чиновники провиантского ведомства — настолько там велики были злоупотребления. Сенатор К. И. Фишер, детство и юность которого пришлись на александровскую эпоху, вспоминал: «…ещё в младенчестве я слышал от своего крестного отца [Е. Б. Фукса, военного чиновника и писателя, директора военной канцелярии при М. И. Кутузове в 1812 г.]