Он спасал деятелей культуры, попавших в жернова революции за реальные или мнимые прегрешения и за поступки, не сообразовывавшиеся с суровостью эпохи. Он спасал художников и деятелей культуры от голода и холода, от суровостей революционного быта, к которому менее всех оказалась приспособлена именно интеллигенция. Он спасал красоту и само право на нее для современников и потомков.

В 1929 году Анатолий Васильевич говорил о красоте. Это звучало почти как ниспровержение основ новой государственности, как неслыханная смелость. Он писал: «Пролетарий и тот новый человек вообще, который вырабатывается в процессе социалистического строительства, не чужд ничему, что существует в природе и в жизни. Пролетарий вовсе не отрекается от красоты природы, а стало быть, от пейзажей, от цветов, животных, от красоты человека — мужчины, женщины, ребенка…»

Луначарский спасал прошлое от забвения и безразличия и своими, часто художественно слабыми, пьесами из жизни прошлых эпох, и своими лекциями о культуре, и заступничеством за ценности.

Он спасал будущее от упрощения, от казарменной его схематизации, от его организации на базе представлений людей с сильно заниженным общекультурным фондом, обретших власть в процессе революционных перемен… Он строил новую жизнь и новое искусство, вдохновляясь великими идеалами.

Мыслил он диалектично, хотя иногда эта диалектика обретала софистическую гибкость и податливость, способную примирить тезис с антитезисом или вместить их в единое пространство не вполне определенного суждения. Он говорил: «Искусство должно вести борьбу против всего, что мешает нашему движению вперед. Нужна сатира — средство социальной дезинфекции. Смех — социальный санитар. Нужна острая критика пороков и недостатков нашей действительности. Для сатиры важно увеличительное стекло. Однако нельзя преувеличивать, не следует преувеличивать отрицательные стороны нашей жизни. Легко, стараясь быть правдивым, впасть во вредную для нашего времени критику, граничащую с пасквилем».

Вспоминается мне спор Луначарского с Богдановым. Однажды Богданов сказал Луначарскому:

— Вы, Анатолий Васильевич, великолепный эквилибрист мысли. И все же у вас порою получается слишком гибкая формула: «Нельзя не согласиться, но и нельзя не признать…»

— Просто жизнь, — возразил Луначарский, — не укладывается в одностороннее и однозначное суждение. Диалектика помогает это суждение сделать объемным…

— … и всеядным, всевместительным…

— Нет, просто своей сложностью соответствующим сложности бытия. А вы что же, за плоскую метафизику?

— Нет. Я просто против софистики за определенность, против релятивности суждений.

— Неопределенна лишь Кратилова диалектика, в которой гибкость и движение абсолютизированы… Гераклит утверждал, что нельзя дважды вступить в одну и ту же воду. Кратил же считал, что все настолько меняется, что нельзя и один раз вступить в одну и ту же воду. Наш же метод, как вы знаете, идет не от Кратила, а от Гераклита к Гегелю и от него к Марксу.

Свершался великий исторический эксперимент поиска путей выхода из тупика истории, в который капитализм вверг человечество. Ведь именно как тупик воспринимали люди культуры в XIX веке капитализм с его безумной погоней за деньгами и собственностью, с его приоритетом материальных ценностей и благ над духовными богатствами. И это было мнение не только Маркса и Энгельса, но и Бальзака, и Флобера, и Гофмана, и Диккенса, и Пушкина, и Толстого, и Достоевского, и Чехова…

Россия шла по новому, неизвестному пути, совершала подвиг первопроходцев, вела жестокую войну со всем, что сопротивлялось этому движению… А как говаривал Василий Теркин: «На войне, оно бывает, попадает по своим».

Даже если окажется, что исторический эксперимент, проведенный Россией с Октября 1917 года, в котором участвовал и Луначарский, окажется нерезультативным, он все равно будет бесценным для истории и для человеческого познания. Ведь для познания и преобразования мира даже отрицательный результат эксперимента важен.

В броуновском движении мнений, в метаниях из стороны в сторону выражалось отсутствие готовых практических решений и их ежечасные поиски в повседневной работе. Поиски, их сопровождающие повороты и перемены мнений, суждений, точек отсчета выражали общую нестабильность духовной жизни эпохи, которую до самого дна всколыхнула революция. В мое время был такой анекдот:

«На партсобрании во время чистки спрашивают партийца:

— Колебались ли вы в проведении линии партии?

— Нет. Я колебался вместе с линией партии».

Равнодействующая теоретических и критических суждений и практических действий Луначарского была четко ориентирована на грядущее. Он всю жизнь отдал делу построения социалистической культуры, продолжающей традиции классической мировой культуры, гуманистической, эмоциональной и мыслительно богатой. Как бы ни развивались дальше исторические события в нашей стране и в мире, вклад советской культуры в мировую, высокие идеалы, утверждаемые ею, имеют всемирно-историческое значение.

Луначарский считал, что необходимо «придать миру смысл» и следование этой формуле в своей деятельности.

Михаил Бахтин говорил: «Ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди».

Полагая, что Октябрьская революция имела всемирно-историческое значение и гуманистическую миссию, Ленин говорил: «Раньше весь человеческий ум, весь его гений творили только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средство насилия, в средство эксплуатации. Мы это знаем, — и разве во имя этой величайшей исторической задачи не стоит работать, не стоит отдавать всех сил?»

Сейчас и в журналистике, и в исторической науке высказываются самые разные мнения об Октябре 1917 года. Одни по советской традиции говорят, что это была Великая Октябрьская социалистическая революция. Другие утверждают, что ничего в ней не было социалистического и что никакая это не революция — переворот, вооруженный захват, свержение слабой власти, которая сама готова была пасть. Так чему же служил герой этой книги Луначарский? Если его жизнь была отдана ничтожной и никчемной цели, стоит ли его имя оставлять в истории?

Однако после Октября всё — что-то сразу, что-то постепенно, что-то поэтапно, что-то с откатами, что-то в перспективе — меняется коренным образом. И это коренное изменение охватывает внешнюю и внутреннюю политику России (в том числе и в отношении к войне), и экономику (в том числе и в отношении к собственности на орудия и средства производства), и культуру и идеологию (в том числе и в отношении к религии, и в понимании ценностных приоритетов, смыслов и целей бытия человека и человечества). Поняв это, можно любить или ненавидеть Октябрь, считать его панацеей или проклятием, но невозможно сомневаться в том, что это была революция. Ведь революция — это качественное изменение общества.