– А ты не ругайся. Папа этого не любит.

– Давай поднимайся и делай, что тебе говорят.

– Думаешь, я тебя боюсь? – дерзко бросил малыш.

– Да, именно так я и думаю, потому что ты еще сопляк, а я старше и больше тебя и могу тебя колотить, пока вся дурь не выйдет.

– Самсон, фас! – скомандовал Лука.

Бобтейл прыгнул и передними лапами прижал Даниэле к стене.

– Вот теперь посмотрим, сможешь ли ты одолеть моего пса, – злорадно воскликнул Лука.

В разгар ссоры домой вернулась Присцилла.

– Если ваша мать не приедет в самом скором времени, – пригрозила она, – я уволюсь! Вы мне надоели!

Увидев, как мальчики садятся в лифт, унося с собой питона в его клетке, она вздохнула с облегчением. Домработница до того обрадовалась, что даже погладила Самсона. В ответ бобтейл грозно зарычал. Она подумала, что у детей в семействе Донелли есть одна золотая черта: только что они вцеплялись друг другу в волосы, а через минуту становились лучшими друзьями и стояли друг за друга горой.

Андреа, как всегда, позвонил из редакции около полудня, чтобы узнать, как обстоят дела дома.

– Все хорошо, синьор, – сказала ему Присцилла. – Дедушка пошел в библиотеку. Лючия ушла on shopping[23]с синьорой Софией. Даниэле и малыш вышли вместе и унесли питона. Змея больше нет! – радостно сообщила филиппинка.

– И каким зверем они его заменили? – осторожно спросил Андреа.

– Откуда мне знать? Они еще не вернулись. Положив трубку, Андреа спросил себя, что замыслили его сыновья. Для него не прошли незамеченными успехи Даниэле: он избавился от уродовавших его колечек, перестал мочиться в постель и даже предпринял отчаянную, хотя и безнадежную попытку взяться за учебу. А теперь вот решил расстаться со своим питоном. Андреа подумал, что это уж чересчур. Ему необходимо было как можно скорее понять, что происходит. А тем временем у него самого назревала в жизни приятная перемена. Как раз в это утро ему позвонил из Рима один из руководителей РАИ.[24]

– Речь идет о неформальной встрече, по крайней мере для первого раза. Мы хотели бы видеть вас здесь у нас. Разумеется, дорожные расходы мы вам возместим.

– Могу я хотя бы узнать, о чем пойдет речь? – спросил Андреа.

– Мы создаем совершенно новый проект: тележурнал о театре и эстраде. Проект еще в стадии разработки. Словом, ждем вас завтра после обеда. Вы успеете приехать?

Андреа был так взволнован, что побежал все рассказывать своему главному редактору. Москати не замедлил выразить ему свое недовольство.

– Именно сейчас, когда газета переживает трудные времена, ты меня бросаешь, – проворчал он.

– Это всего лишь проект. Может, еще все сорвется, – возразил Андреа.

– Очень на это надеюсь, – отрезал Москати. Андреа вернулся домой к обеду одновременно с Лючией, нагруженной пакетами и сумками.

– София мне накупила целый гардероб на лето, – объяснила она. – Купальники, шорты, майки, босоножки. Хочешь посмотреть?

– Честно говоря, меня это не интересует. Я не отличу саронг от «бермуд», – признался Андреа. – Но мне не нравится, что София тратит на тебя столько денег.

– Тетя София была бы мне настоящей крестной, если бы ты дал меня окрестить. Но она мне все равно что вторая мама, нравится тебе это или нет.

– Ладно, не будем спорить, пойдем лучше поедим. Позови своих братьев, – велел дочери Андреа.

– Лука и Даниэле еще не вернулись, – сказала Присцилла.

– Но ведь уже полвторого! – встревожился Андреа. – Куда они подевались?

Лючия сбегала в комнату братьев и вернулась с запиской, оставленной на письменном столе. В ней сообщалось: «Я выдержал экзамены. Мы с Лукой едем навестить маму. Всем привет. Даниэле».

Чезенатико, 15 июня

Дорогой Андреа!

Твое последнее письмо пришло в особенно тяжелый для меня момент. Я отложила его, чтобы прочесть в более спокойную минуту, но теперь, когда я стала его искать, письмо куда-то запропастилось. Мне очень жаль, ты даже не представляешь, насколько жаль. Я не хотела больше видеть тебя и говорить с тобой, но письма – это совсем другое дело. Это единственный способ нормально беседовать на расстоянии и сказать друг другу то, о чем мы молчали на протяжении восемнадцати лет семейной жизни.

Несколько дней назад я была в Бергамо у Раймондо Теодоли. Визит получился краткий и мучительный. Я знала, что все эти годы он продолжал ждать меня, и хотела сказать ему, что нет ни единого шанса возобновить наши отношения, потому что семья для меня важнее всего. Я нашла страдающего, тяжело больного человека и ничего ему не сказала. Я была просто убита. Больше я его никогда не увижу.

Я вернулась сюда поздней ночью и была не в том состоянии, чтобы прочесть твое письмо. Я его отложила. На другое утро оно исчезло. Я искала повсюду, но так и не нашла. Мне очень жаль.

Знаю, что ты, мой отец и дети отлично справляетесь без меня. Это меня утешает.

Я начинаю верить, что нам был необходим разрыв, чтобы между нами наступила наконец ясность. Не знаю, есть ли у нас общее будущее. Зато я твердо уверена, что у моих детей будет более разумная мать. Я тоскую без них. Напиши мне.

ПЕНЕЛОПА

Пенелопа отослала письмо мужу. Потом она пошла в магазин. Сложив покупки в багажник велосипеда, она села в седло и не спеша направилась к дому. Проезжая мимо отеля «Пино», Пенелопа заметила катившую ей навстречу престарелую синьорину Леониду, и та начала жать на звоночек, приветствуя ее. Поравнявшись, обе женщины остановились.

– Боже милостивый! Я не знала, что ты здесь уже давно! Как же так? Почему ты до сих пор не объявилась? – затараторила старая дева, получившая в городке прозвище «Устная газета Романьи».

– Дорогая синьорина Леонида, вы даже не представляете, сколько у меня было дел! – улыбнулась в ответ Пенелопа и, перегнувшись через руль велосипеда, чмокнула старуху в морщинистую щеку.

– Знаю, знаю. Как раз позавчера я была в Сант-Арканджело и встретила позолотчика Маффеи. Он мне сказал, что ты отреставрировала английскую гостиную Диомиры. Знаешь, пока у меня не отберут лицензию, я так и буду сновать между Салой, Сант-Арканджело, Гамбеттолой и Каннучето. Господи, да мне же скоро стукнет семьдесят пять! Представляешь? Но работа не дает мне стареть. Вот совсем недавно Бруно, ну ты его знаешь, так вот, Бруно мне сказал: «Синьорина Леонида, у вас по-прежнему самые красивые ножки во всем Чезенатико!» Да, вот эти самые ножки и вскружили когда-то голову Артемио Сантамарии, упокой господь его грешную душу. Хотя, конечно, если уж говорить о красивых ножках, тут твоя мамочка всех обошла, никому за ней не угнаться. Да, Ирена всегда была хороша, как картинка, просто загляденье. А знаешь, говорят, недавно ее видели в Форли и с кем бы ты думала? С этим Ромео! Неужто правда?