Она надолго замолкает. Мы тоже сидим молча, уважая ее чувства. Мне нет нужды ее торопить. Я не сомневаюсь, что она приведет нас к тому, что мы хотим знать.

Она снова начинает говорить, на этот раз почти шепотом:

— Ему понадобилось три дня, чтобы сломить меня. Он резал меня. Прижигал сигаретами. Бил. В итоге я согласилась делать все, что он велел, каким бы отвратительным и унизительным это ни было. — Ее рот кривится от отвращения к себе. — Затем открылась последняя ложь. Он перевез меня из гостиницы в этот дом. — Она кивает. — Вы правильно догадались. Он у него был всегда. Он никогда не жил в Техасе. Он просто там охотился. Искал кого-то, кто родит ему ребенка.

— Питера, — уверенно говорю я.

— Да, — подтверждает она. — Мой маленький сладкий мальчик. — Она произносит «сладкий» с кривой усмешкой. — Кейт по ночам меня связывал, чтобы не сбежала. Бил меня, использовал. Заставлял делать всякие гадости. Затем я забеременела. Это был единственный мирный период в моей замужней жизни. Пока я ходила беременной, он пальцем ко мне не прикасался. Я была ему нужна, ведь я носила его ребенка. — Она прижимает руку ко лбу. — Я когда-то благодарила Бога, что родила не девочку. Он бы ее сразу убил. Теперь я знаю, что иметь сына тоже по-своему плохо.

Она молчит, собираясь с силами.

— Разумеется, он заставил меня рожать дома. Сам принимал роды. Дал мне тряпку, чтобы я привела себя в порядок, а сам в это время любовался ребенком и сюсюкал с ним. Когда я вытерлась и немного поспала, он отдал мне Питера. И предъявил ультиматум. — Она нервно потирает руки. — Он сказал, что у меня есть выбор. Он может убить меня сейчас и вырастить Питера самостоятельно или позволить мне жить и воспитывать сына вместе с ним. Еще он сказал, что если я выберу жизнь, то он никогда больше не поднимет на меня руку. Он даже спать будет на другой кровати. Но если я останусь с ним, а потом сбегу… Он сказал, что поймает меня и я буду умирать долго и мучительно. — Она крепко сжимает руки. — Я поверила ему. Мне нужно было убить себя и Питера еще тогда. Но я надеялась, что все изменится к лучшему.

И он сдержал слово. Никогда больше меня не бил. Спал в своей комнате, я — в своей. Разумеется, Питер спал в его комнате. Чтобы я не смогла украсть его ночью. Он был очень осторожен и изобретателен. Питер рос, и, к тому времени как ему исполнилось пять лет, я уже стала думать, что жизнь наладилась. Стала нормальной. Не прекрасной, но вполне сносной. Какой же я была дурочкой! Вскоре все снова стало плохо. И хотя он уже больше не бил меня, то, что он начал делать, было много, много хуже. — Она снова умолкает. Смотрит на меня и слабо улыбается. — Простите меня, но я должна выпить чашку кофе, прежде чем продолжить. Вы уверены, что никто не хочет ко мне присоединиться?

Я понимаю, что ей так будет комфортнее.

— Я выпью, — говорю я и улыбаюсь.

Дженни и Дон тоже соглашаются, а Алан просит стакан воды.

— Ты этому веришь? — шепотом спрашивает Алан, когда Патриция выходит на кухню.

— Думаю, что да, — отвечаю я и смотрю на него. — Да, я верю.

Она возвращается с подносом и раздает нам чашки. Садится и смотрит на Алана:

— Я слышала, что вы ей сказали.

Он удивляется. Он в смущении. И то и другое случается с ним крайне редко.

— Извините меня, мисс Коннолли. Я не хотел вас обидеть.

Она улыбается ему:

— Я и не обиделась, мистер Вашингтон. Живя с очень плохим человеком, вы обретаете способность разбираться в людях. Вы хороший человек, мистер Вашингтон. Кроме того, вопрос был вполне логичным. — Она поворачивается в кресле к нам боком. — Вы не будете возражать, если я попрошу вас расстегнуть мне сзади молнию на платье, агент Барретт. До половины достаточно.

Я встаю, сдвинув брови. Колеблюсь.

— Все нормально. Расстегивайте.

Я тяну молнию вниз. И закрываю на мгновение глаза при виде ее спины.

— Ничего себе картинка, верно? — спрашивает Патриция. — Тяните дальше, пусть и они увидят.

Спина Патриции сплошь покрыта шрамами. Та часть меня, которая не приходит в ужас, холодно отмечает, что раны, оставившие эти шрамы, нанесены по-разному и в разное время. Скорее всего в течение нескольких лет. Некоторые круглые, от ожогов сигаретой. Другие длинные и тонкие. Разрезы. Я догадываюсь, что часть шрамов — результат битья розгой. Эти шрамы — доказательство правдивости ее истории, они придают ее рассказу третье измерение. Я застегиваю молнию.

Мы все молчим, чувствуя себя неловко. Нарушает молчание Алан:

— Мне очень жаль, что вам так много пришлось пережить, миссис Коннолли. И простите меня за то, что я усомнился в правдивости вашей истории.

Патриция Коннолли улыбается ему. В этой улыбке мелькает девушка, которой она когда-то была.

— Я ценю вашу доброту, мистер Вашингтон. — Она складывает руки на коленях. Перебарывает волнение. — Вы должны понять, что я далеко не сразу догадалась, чем он занимается. А когда догадалась, было уже поздно. Кейт начал все ночи напролет проводить с Питером в подвале. Он всегда запирал подвал. Сначала Питер возвращался оттуда заплаканным. Но через год он уже возвращался с улыбкой. Еще через год на его лице не было никакого выражения, абсолютно никакого. Только этот взгляд. В нем читалась надменность. Но потом и надменность исчезла. Он выглядел нормальным десятилетним мальчиком. Умным, забавным. Он умел меня рассмешить. — Она качает головой. — Разумеется, сейчас я смотрю на все это ретроспективно. Тогда те изменения, которые в нем происходили, не привлекли моего внимания. Где-то угнездились в уголке моего мозга и сидели там. Все те годы Кейт держал слово. Он не бил меня. Не пытался переспать со мной. Для него я вроде как исчезла. Меня это устраивало. Вот только…

Волнение охватывает ее внезапно. Обрушивается, как весенняя гроза. По ее лицу струями текут слезы.

— Это было так эгоистично, ужасно. Он оставил меня в покое, верно. Но только потому, что был занят Питером. А я… я никогда не задавала вопросов, не пыталась разобраться и что-то сделать. Я просто отдала ему своего сына. — Голос ее наполнен презрением к самой себе. — Что я была за мать?

Гроза проходит. Она вытирает лицо тыльной стороной ладони.

— Теперь, оглядываясь назад, я вижу перемены в Питере. Я вижу у него улыбку отца, ту самую, которой он одарил меня в той гостиничной комнате после свадьбы. Я чувствовала его холодность. — Она снова долго молчит. Глубоко вздыхает. — Это случилось, когда ему было пятнадцать лет.

Ее глаза снова смотрят вдаль.

— Так много лет прошло, и все эти годы меня не били и не насиловали. У меня было время заглянуть в себя. Некоторым образом я жила как заточенная в башне. Но эта изоляция заставила меня подумать о себе. И я решилась. Начала планировать. Я полагала, что пора нам с сыном освободиться. На определенном этапе скорбь во мне начала превращаться в гнев. Я стала придумывать, как убить Кейта.