…В ночь на 28 августа на левом берегу Дуная показались турецкие отряды. Поначалу их приняли за шайки грабителей и русские передовые войска вступили с ними в дело. Но к берегу причаливало все больше и больше судов, с которых выгружались турки. Кутузов прибыл к месту переправы, немедленно сообразив, что войско великого визиря «пожаловало к нам». Вероятно, он вспомнил высадку турецкого десанта при Кинбурнской косе в 1787 году, потому что дословно повторил слова А. В. Суворова: «Пусть их переправляются, только бы перешло их поболее на наш берег». Переправив на левый берег Дуная около 36 тысяч своего войска, Ахмет-бей направил к Виддину отряд Исмаил-бея, который должен был вторгнуться в Малую Валахию и нанести удар на правом фланге Кутузова. В ожидании известий об одержанных успехах сам великий визирь находился в виду армии Кутузова, приказавшего окружить его войска системой из десяти редутов, сквозь которые туркам в случае необходимости было довольно тяжело прорваться. Тем временем Исмаил-бей потерпел поражение у Виддина, после чего туркам, расположившимся на берегу Дуная, стало очевидно, что они зря потеряли время. 10 тысяч человек, вдруг наскучив службой, сами собой покинули визиря, разбежавшись кто куда. Тем временем М. И. Кутузов приказал корпусу генерала Маркова скрытно переправиться через Дунай и захватить на том берегу у Рущука лагерь великого визиря и таким образом окружить его, отрезав от всех сообщений. 2 октября войска Маркова перешли через Дунай, не замеченные турками, и стремительно двинулись к лагерю. «Привыкнув к появлению донцов на правом берегу Дуная, турки не догадывались о настоящем положении дела и приняли казаков за разъезды. Они ударили на казаков и потеснили их до пехоты, построенной кареями. Донесясь до кареев, турки остановились, ошеломленные ужасом, увидев пехоту. По прошествии двух или трех минут остолбенелого созерцания, опрометью кинулись они назад, торопясь известить находившихся в лагере о предстоявшей им беде. Казаки и Ольвиопольские гусары преследовали неприятеля. Пехота удвоила шаг и вскоре показалась на возвышениях у самого лагеря. Здесь происходила невыразимая тревога. Войско, канцелярия Верховного визиря, чиновники гражданские и армейского управления, купцы, маркитанты, муллы, перемешавшись, обратились в бегство. Тысяч двадцать вдруг людей рассыпалось по всем дорогам к Рущуку и Разграду; бежали во все стороны, на лошадях и пешие; шли и без дорог, по рвам и виноградникам, спасая жизнь. Храбрейшие, но в малом числе и беспорядочными толпами, обратились навстречу нашим, надеясь удержать нападение. Усилия были напрасны. Русские конница и пехота стояли уже среди лагеря, где турки сделали еще несколько бесполезных выстрелов. Испуг, внезапность, быстрота натиска, атаки гусаров и казаков, стройное наступление кареев с барабанным боем уничтожили последнее слабое сопротивление. Весь изобильный и роскошный лагерь Верховного визиря достались победителям. Кутузов хранил важное молчание, доколе Марков не водрузил наших знамен в Визирском лагере, но когда подвиг был совершен, старец улыбнулся и, махая фуражкою, провозгласил Ура! тысячекратно повторенное войском. И простому солдату были видны неминуемая гибель врагов и мудрость соображений полководца»38. В тот день Кутузов сообщал жене: «Я, слава Богу, здоров, мой друг. Визирь больше нежели когда раскаивается, что перешел Дунай. Вчерась было происшествие, которое не часто бывает: от меня корпус на той стороне Дуная атаковал визирский лагерь, который со всем богатством взят. Визирь убежал, с своим войском по сю сторону, к своему главному корпусу и окружен отовсюду. Теперь надобно только Богу молиться». На свои военные успехи полководец смотрел как на средство к достижению мира. Когда в русском лагере разнеслась весть, что ночью визирь бежал, переправившись в маленькой лодке на другой берег, Кутузов вышел к генералам веселый и поздравил их с радостным событием: «Визирь ушел, его побег приближает нас к миру. По обычаю турок, Верховный визирь, окруженный неприятелями, лишается полномочия договариваться о мире. Если бы визирь не ушел, то некому было бы известить султана о настоящем положении, в какое мы поставили его армию»39.

Действительно, в тот же день визирь прислал ему письмо, выразив мирные намерения. 13 октября турецкие уполномоченные прибыли к Дунаю, а 19 октября начались предварительные переговоры. 10 октября Кутузов сообщал жене о положении визирской армии, запертой в Слободзее: «Турки, которые заперты восемь дней, уже едят лошадиное мясо без хлеба и без соли и не сдаются». 26 ноября он писал: «Сегодня армия турецкая, что на этой стороне, вышла без оружия и ее поведут по деревням. Оставили 56 пушек в ретраншементе. Забыл тебя поздравить с графиней, но указу еще нет здесь. Любезные, милые и единственные мои детки, простите, что не пишу, в Букаресте награжу все, много буду писать. Боже вас и детей ваших благослови». 13 декабря Михаил Илларионович отправил жене письмо из Бухареста: «Наконец, приехал отдыхать в Букарест после такой трудной кампании. Не мудрено, что я при довольном здоровье состарелся, это сам вижу по лицу. Только, кажется, Букарест очень был рад меня увидеть; встреча была превеликолепная, и два дня город был иллюминован и везде были транспоранты с греческими надписями и иные очень, сказывают, хороши, везде что-то много Фемистокла». Конечно же не забыл он и про свою дочь, написав ей в тот же день: «Лизанька, я в Бухаресте, где для меня несколько удобнее и спокойнее, чем в лагере под Журжею. Не знаю, что скажут о кампании. По ее окончании, я ею остался очень доволен. Может пристрастие ко мне охладело». Как только отгремели орудия, к полководцу вернулись прежние мысли, которые одолевали его в Киеве, в Вильне, в Горошках: «Ты не поверишь, мой друг, как я начинаю скучать вдали от вас, которые одни привязывают меня к жизни. Чем долее я живу, тем более я убеждаюсь, что слава ничто, как дым. Я всегда был философом, а теперь сделался им в высшей степени. Говорят, что каждый возраст имеет свои страсти; моя же теперь заключается в пламенной любви к моим близким; общество женщин, которым я себя окружаю, ничто иное, как каприз. Мне самому смешно, когда я подумаю, каким взглядом я смотрю на свое положение, на почести, которые мне воздаются, и на власть, мне предоставленную. Я все думаю о Катеньке, которая сравнивает меня с Агамемноном. Но был ли Агамемнон счастлив? Как ты видишь, мой разговор с тобой нельзя назвать веселым. Что ж делать! Я так настроен, потому что вот уже восьмой месяц никого из вас не вижу»40.

Переговоры продолжались долго: до весны 1812 года. Несколько раз договаривающиеся стороны готовы были прерваться из-за несогласия, вновь вступив в военные действия. Александр I, впрочем, как и граф Н. П. Румянцев, рассчитывал, что турки согласятся уступить Молдавию и Валахию и признать границу по Дунаю. В противном случае император настаивал на том, чтобы Кутузов проявил твердость. Михаил Илларионович, используя старые связи, состоял в переписке с русскими посланниками в Париже и Вене. В начале января 1812 года он получил информацию от графа Лудольфа, сицилийского посланника в Константинополе, сообщавшего: «России нельзя терять ни минуты, ей готовят страшный удар. Наполеон имеет веские причины желать, чтобы война затягивалась. Он формально предложил [Турции] не заключать мира с Россией, если между ним и этой державой возникнет война и попытаться добиться возвращения всех уступленных провинций, если Порта возьмет на себя обязательство не вести переговоров [с Россией] без его ведома»41. Как ни странно, но настойчивость Наполеона производила на турок обратное действие, особенно с тех пор, как он стал зятем австрийского императора. Кутузов вовремя довел до сведения уполномоченного султана Галиба-эфенди обещание Наполеона вознаградить Австрию за союз с ним за счет владений Оттоманской Порты. Совершенно неожиданно дипломатическую поддержку России оказал шведский посланник, представлявший в Константинополе интересы страны, традиционно считавшейся недружественной России. Бывший маршал Наполеона Бернадот, ставший наследным принцем шведским, специально направил ко двору султана своего представителя барона Гиммеля. В этой и без того напряженной ситуации Наполеон сделал дипломатический шаг, который должен был, по его расчетам, притупить бдительность России и отвлечь ее внимание от угрозы, приближавшейся к нашим границам. Он направил Александру I письмо, в котором предлагал вернуться к «духу Тильзита», прекратив холодность дворов, и обратить войска «на выполнение прочих своих обширных планов». Михаил Илларионович сразу же довел содержание этого послания до сведения Галиба-эфенди. Тем временем Александр I, приписав медленность переговоров исключительно лени Кутузова, решил заменить его своим ставленником — адмиралом П. В. Чичаговым. Новый главнокомандующий отправился на Дунай, имея при себе два рескрипта, согласно которым М. И. Кутузов должен был в любом случае оставить свой пост и явиться в Петербург. В тексте первого рескрипта от 5 апреля старому полководцу предлагалось сдать армию Чичагову и приступить к деятельности в Государственном совете; в тексте второго рескрипта от 9 апреля государь поздравлял его с заключением мира и приглашал в столицу для «награждения за все знаменитые заслуги». Согласно преданию, Екатерина Ильинична через верных людей узнала о намерениях государя и вовремя известила обо всем своего супруга, который успел подписать предварительные условия мира с Портой за день до приезда адмирала. Граф Румянцев настаивал на том, чтобы Кутузов не шел на уступки, требуя установления границы по Дунаю. Александр, втайне от канцлера, разрешил Михаилу Илларионовичу уступить и согласиться с границей по реке Прут, если Турция вступит в союз с Россией. Старый дипломат понимал, что в тех условиях это было недостижимо: султан отказался заключить союз с Наполеоном и с Австрией, которая, в свою очередь, уже заключила союз с Францией. В этом случае союз с Россией означал бы для Турции объявление войны Наполеону и «цесарцам», претендовавшим на ее территорию. Но мир был необходим России, и Кутузов принял на себя ответственность за его условия: «Что касается до союза, то об оном не упоминается в трактате, по неимению у полномочных турецких достаточной власти на помещение таковой статьи. Настаивая в сем требовании, не только повредили бы мы скорейшему успеху начатого дела, но и вовсе бы ход оного и самое событие могли приостановить»42. Граница между двумя государствами отныне проходила по реке Прут до ее впадения в Дунай, а далее по его левому берегу до впадения Дуная в море. Граница Азии оставалась такой же, как и до войны. Сербам обеспечивалась безопасность и предоставлялись те же права, что и всем жителям Архипелага, включая местное самоуправление. Когда Чичагов вручил Кутузову второй рескрипт, то Михаил Илларионович, взглянув на дату (император не мог узнать о заключении мира), сразу все понял. Государь оставался верен себе: он готов был предпочесть Кутузову кого угодно. Для Наполеона мир, заключенный М. И. Кутузовым в Бухаресте, явился полной неожиданностью, так как еще в начале мая перед походом в Россию он рассуждал так: « Они (турки. — Л. И.), быть может, и не произведут мощной диверсии, но наверное не подпишут мира, турки вполне в курсе того, что подготовляется, и как бы ни были они неискусны в политике, они отнюдь не слепы, когда речь идет о вопросах такого огромного значения для них; кроме того, не было недостатка в соответствующих внушениях»43. Однако 16 мая 1812 года Бухарестский мирный договор был подписан. Наполеон получил это известие под Смоленском…