Слабо светил, отражаясь от стены, луч откатившегося к середине помещения фонаря. Тихо постанывал Сантамарина, от дверей доносилось неясное шевеление. Доминго лежал без движения, темная мрачная тень на сером полу. Убить меня, сукин ты сын? Ну и как, снова скажешь, что Фортунато глуп? Он пнул его ногой в бок, потом увидел револьвер Сантамарины, валяющийся метрах в полутора от Доминго. Он поднял его, это был «Магнум-375» с тремя патронами, оставшимися в барабане. Сантамарина стонал, скорчившись в позе эмбриона и прижимая руки к груди. Убить меня? Проклятый палач! Так кто теперь хозяин жизни и смерти? Фортунато наклонился и направил «магнум» в голову Сантамарины. Револьвер вдребезги разнес череп, и Фортунато двинулся в сторону неясно обозначавшейся двери. Третий человек катался по земле и стонал. Удачный выстрел на расстоянии – маленькая пуля двадцать пятого калибра попала ему в горло. Коллега Сантамарины по их встрече три недели назад в «Ла Глории». Фортунато приложил дуло «магнума» к его сердцу и нажал на спусковой крючок. Страшный звук выстрела прозвучал для него, как увертюра симфонии. Тело охранника дернулось и затихло. Теперь повесь меня, подонок! Из кобуры убитого высовывалась рукоятка знакомого браунинга, и Фортунато забрал свой пистолет назад. Подобрав фонарь, он с чувством удовлетворения оглядел троих убитых. Петля, которую они приготовили для него, набухала кровью из их собственных вен. Теперь все улеглось. Хорошая работа, а, Доминго? Он разыскал у Доминго ключ от наручников и быстро снял их. «Привет Васкесу». Как бы в ответ Доминго шевельнулся, Фортунато направил браунинг в его голову и выстрелом раздробил ему череп. Он услышал, как сам дружеским тоном проговорил:

– Я оказал тебе услугу, boludo.

При виде картины кровавой бойни всплыло неизъяснимое ощущение беспокойства, и аналитическая часть его мозга сделала первые слабые попытки расставить все по местам. Заверещала рация Сантамарины, искаженный статическими перебивами чуть слышный голос: «Qué pasa, Abel?»[105]Он заставил себя вернуться обратно. Четвертый человек, наблюдатель, забеспокоился, услышав выстрелы. Он подойдет и будет осторожно осматриваться.

Фортунато выключил фонарь и сунул его в карман. Конечно, можно было бы убежать. Так было бы всего надежнее. Надежность, осторожность – все это казалось ему теперь пустяками, такими далекими от значимых составляющих мира. Какое-то время тому назад вселенная потеряла равновесие, и старыми методами его не восстановишь. Теперь он снова Фортунато. Ему нужно довести до конца начатую работу.

В дыру между стеной и потолком проникал гранитного цвета отсвет, позволявший с большим трудом разглядеть расплывчатые контуры раскиданных по полу тел. Оставленный на стреме подойдет к закрытой двери с настороженностью и боязнью, с пистолетом на изготовку. Он будет гадать, что там такое пошло не так и кто попал под пули, он может додуматься, что последние выстрелы были контрольными. Чего ему не придет в голову, так это того, что единственным оставшимся в живых был Фортунато. Он не шевелясь стоял у закрытой двери, наставив свой девятимиллиметровый пистолет в находившийся перед ним лист железа. Он слышал шаги по листьям, заполнившим сточную канаву, видел луч фонаря, скользящий по щелям разваливающихся стен будки. Человек подходил совсем близко и тихо звал:

– Абель! Абель!

Голос умолк, и Фортунато услышал, как шаги переступили дорожный бордюр и заскрипели на подходе к двери. Теперь от Фортунато его отделяли полтора метра расстояния и тонкий лист жести. Тонкая полоска света вокруг входа стала медленно расширяться.

Фортунато выстрелил через стену, три раза, с равными промежутками между выстрелами, и сразу отступил к двери. Человек повернулся и стал лихорадочно палить в стену, и, пока он не успел сообразить, откуда грозит опасность, Фортунато выстрелил еще раз, и тот, завертевшись, растянулся на мостовой. Комиссар еще раз выстрелил ему в грудь, потом вогнал пулю в голову. И смотрел, как он содрогается в конвульсиях, как рыба, получившая по голове удар дубинки. La concha de tu madre.[106]

Комиссара разобрал смех, он слушал свой собственный смех, сухой, сумасшедший смех, и чувствовал себя так хорошо, как никогда за всю свою жизнь. Они мертвы, все четверо, а он все еще дышит ночным воздухом. Он! Комиссар Фортунато из Тридцать пятого района. Boludo, чье самоубийство собирались инсценировать пять минут назад, чтобы сбылись планы людей повыше! Жалко, что Уотербери не может видеть это сейчас, что не может это видеть Беренски. От смеха Беренски обделался бы. Это лучше, чем «Суперклассик», коми! Фортунато подумал, что нужно бы стереть все отпечатки, но потом решил, что теперь это не имеет никакого значения. Фортунато становится духом, он уже отлетает. Законы республики больше не для него. Теперь есть единственно закон Фортунато. Он вынул из кобуры запасную обойму, вогнал патрон в патронник. Сделав это, направился к машине.

Постепенно к нему пришла мысль, скорее с долей иронии, нежели беспокойства: кто-нибудь, где-нибудь может вызвать полицию. Тайные любовники, поднявшие голову со смятой подушки, тоскующая проститутка, шляющаяся по улицам в поисках приключений. Там на улице стреляют! Дежурит помощник комиссара Пиноли. Первым в этот сектор прибудет Николоси. Бедный Николоси, честный работящий парень, пятнадцать лет на службе и не поднялся выше патрульного. По некоторым причинам ему было бы стыдно, если бы Николоси увидел его здесь. По крайней мере Николоси, как честный человек, поймет его. Я должен был сделать это, Амадео. Должен. Это единственное оставшееся средство осуществить правосудие.

Когда он двинулся к машине, боль усилилась. Болело в животе, но лучше не смотреть. Пальцы левой руки онемели, одежда запачкана кровью. Подходя к машине, он почувствовал, как по бедрам стекает теплая струйка. Тут же он услышал отдаленный вой сирены. Первоклассное место преступления, muchachos. Пули пяти калибров и четверо подозреваемых, ни один из которых не заговорит. Один из них – полицейский. Остальные – сотрудники службы безопасности Карло Пелегрини. Какое же роскошное expediente можно будет сочинить!

Он сел в машину и постарался поскорее покинуть этот район. Его стал пробирать пот, но он чувствовал себя довольным и уверенным. Все равно, он был уже мертв. Какое имеет значение, ну, поболит немного в животе или он весь зальется кровью? Так и должны выглядеть мертвецы. Видишь, Уотербери, я немного сравнял твой счет. Больше чем сравнял. Всего лишь дух теперь. Он выше соображений осторожности или морали. Все это осталось позади. Он теперь ангел. Тот, который в танго идет на все, дабы отомстить за оскорбление или неверность. Может быть, это было его судьбой все эти годы. Все те десятки лет, в течение которых он аккуратно отмерял и накапливал, и никогда ему не приходило в голову, что все сделанное им в конце концов за несколько часов встанет с ног на голову.

Остался только Леон. Шеф. Его друг и ментор все эти годы, всегда опережавший его в звании и ранге, руководивший его карьерой и, наконец, смертью. Фортунато сознавал, что должен чувствовать злость, но она не приходила. Скорее всего потому, что он уже мертв, а мертвые не испытывают злости. Просто осталось кое-что доделать, и понятно как, а остальное остается людям, продолжающим жить, тешить свое эго и лелеять свои надежды.