— Не спорь. Я так хочу.

Они сидели, держась за руки, пока солнце не стало клониться к закату.

Тиль встал, протянул Вале руку. Она стремительно поднялась и приникла к нему всем телом. Обхватила руками, закрыла глаза, впитывая его каждой клеточкой.

Наконец Тиль первым разжал объятия и молча потянул её за собой. Довёл до лагеря, коротко обнял и подтолкнул к воротам.

— Иди. И не смотри больше.

Валя шагнула за ворота и прислонилась к столбу, не в силах идти дальше. Подошла Марьяна. Обняла за дрожащие плечи, набросила тёплый платок и повела к бараку. Вале было всё равно. Завтра будет новый лагерь. Или долгая дорога. Или что-то ещё. Не имеет значения. Её сердце окончательно разорвалось сегодня. Осталось ли от него что-то, она выяснит потом.

Летний день перевалил за середину и потихоньку, как полагается жаркому южному дню, клонился к закату, обещая прохладу, душистый степной ветер, сладковато-терпкие запахи остывающих трав и камней. Валентина Фёдоровна открыла окно — пусть вечерний ветерок придёт в дом, — вынула из шкафа свои лучшие платья, положила на кровать и задумчиво их разглядывала. Что надеть? Что взять с собой в послезавтрашнюю поездку? Собраться можно бы и завтра, невелика дорога — на несколько дней в Ялту. Но казалось, что так, собирая вещи, она приближает эту встречу, до которой ещё так долго… кажется — не дождёшься.

А что подарить? Ну чем их удивишь? Не вещами же. Вино крымское? Может, они разбираются в вине лучше, чем она… вдруг не понравится… да и пьют ли они вообще вино, даже лёгкое? Не повезу вино, решает Валентина. Винограду возьму. Кто их там в гостинице настоящим виноградом угостит? Вон она, старая лоза, — прямо перед окнами свешиваются с перголы тяжёлые гроздья с длинными желтоватыми ягодами. Виноградины отсвечивают бело-сизым налётом, отливают янтарём в косых солнечных лучах, а днём в тени густой листвы кажутся молочно-белыми. Лоза растёт здесь с тех пор, как Валентина с мужем построили этот дом, — почти сорок лет. Больше половины Валиной жизни видела она. Женщина рассматривает гроздья и успокаивается: да, повезу только виноград, и вот ещё персиков с дерева. Больше никаких подарков.

Мысли её возвращаются к платьям, к листку бумаги на столе, на котором нужно записать квартирантам телефон гостиницы на всякий случай. Взгляд ловит отражение в зеркале.

«Господи, какая же я старая, — вдруг думает она. — Как же я ему на глаза такая покажусь?»

Валентина Фёдоровна подходит к зеркалу и пристально вглядывается в себя. Видит невысокую худощавую женщину, всё ещё стройную, с прямой спиной и широкими, как у пловцов, плечами, глубокие морщины у губ, сильные, тренированные жилистые руки. Да, вот она, профессия, где сказалась — и не заметила, как фигура за столько лет изменилась. Хоть седины в пепельно-русых волосах почти нет — и то хорошо, поздняя седина — бабушкино наследство…

— Боже, о чём я! — Она вдруг опускается на оказавшуюся посреди комнаты табуретку, сгорбившись, опирается локтями на колени и сцепляет в замок загорелые натруженные руки с узловатыми пальцами. — И что ему за дело до моей красоты… Мы же почти полвека не виделись. Какой он? Какими стали младшие? Да и они уже не молоды. Ведь, небось, чужие совсем… О чём говорить-то станем?

Тревожное ожидание вот уже два дня снедает её, меняя настроение от нетерпения — к страху, нежеланию ехать — и обратно. И ещё длинный завтрашний день впереди… дождаться бы.

Она вспоминает, как растерялась, когда впервые услышала по телефону мужской голос с сильным немецким акцентом, произносивший её имя. Почудилось, что это Клаус… нет, не может быть… Кто? Тильман? Нет… так не бывает… Дыхание перехватило, женщина едва не потеряла сознание.

— Алло, алло! — доносилось из телефонной трубки.

Голос что-то говорил, и вдруг она услышала родные, незабытые интонации, в ответ сами собой вспомнились немецкие слова.

И вот теперь, когда осталось чуть больше суток, она не знает, как их пережить, и понимает, что боится этой встречи с прошлым.

Воспоминания накатывали волнами. Товарный вагон. Лагерь. Венок из ромашек и картинки на клочке бумаги. Орган в церкви. Счастье и прощание.

Одно за другим всплывали лица любимых людей — мамы, папы, Мишки, товарищей по несчастью, друзей, помогавших выжить.

Красавица Марьяна. Валя всё надеялась, что эта прекрасная сильная женщина вернётся в родной город с эшелоном репатриантов. Но — нет. Она так и не знает, что с ней. Всякое могло быть в лагере и в пути… и следов не найдёшь.

Марьяна хотела ехать вместе с Асие. Но Валентина теперь уже знает: Асие не могла вернуться сюда. Сразу после освобождения Крыма от фашистов весной сорок четвёртого крымских татар депортировали. Всех в один день. В Сибирь, в Казахстан. И любому человеку из этого народа, возвращавшемуся с фронта или из плена, была одна дорога — в ссылку.

Не вернулся в Крым и Костас Василиади. Ему, как всем грекам, которых советская власть также выслала из Крыма весной сорок четвёртого, была закрыта дорога в родные края. Его отправили в трудовой лагерь, вроде бы в Кузбасс, и где он теперь — неизвестно. Валя узнала об этом от Николая, который возвращался в СССР вместе с Костей, а здесь был сразу призван в армию. Служил на Дальнем Востоке, был ранен в стычках на границе, получил медаль и вернулся домой. Теперь уж Валентина давно с Колей не виделась. Он стал строителем, восстанавливал Крым, а потом вместе с женой-украинкой и детьми переехал на её родину, в Харьков, и лишь изредка наезжает в родной город.

Вспоминает Валентина и Петра Сергеевича. Во время оккупации он был связным между городом и партизанами, много хорошего сделал для жителей, едва не погиб от рук фашистов из-за какого-то доносчика, но хорошие люди вовремя укрыли. А после войны дождался сына с фронта и уехал с ним на границу, куда направили молодого кадрового офицера. Теперь его и в живых нет — в войну-то уже немолод был.

Любимых севастопольцев Валя тоже не нашла — Шушана и Зоя попали под обстрел во время освобождения города, а Роза погибла от тифа, когда в сорок четвёртом помогала выхаживать тифозных больных.

Воспоминания становятся всё больнее… перед глазами встаёт возвращение домой… слёзы льются сами, будто и не прошло стольких лет.

«Так не пойдёт, — решает Валентина. — Вот соберу сегодня вещи и завтра поеду на весь день в санаторий, чтобы без дела не сидеть. Своих девчат повидаю, глядишь, какое-никакое дело найдётся. На кладбище заеду, на могилке приберусь». Валентина снимает трубку телефона и набирает номер.

— Алло, Таня, вечер добрый! Ты завтра работаешь? Да вот хотела заехать повидаться, может, подсобить чем. Ну да, день свободен, вот подумала, что давно не была… А что с твоей рукой? …Нет, с этим не шути, нашему брату локти беречь надо… Да подменю тебя, конечно. Ну что же, что в отпуске… подменю, не волнуйся.