– Теперь я вообще ничего не понимаю: ведь Каруса разоблачили как тройного агента! Как же он сумел…

– Я ведь вам тогда еще сказал: на секретной службе никогда не знаешь, где тебе повезло, а где нет. Карус чистосердечно признался. во всем раскаялся и заложил, если я не ошибаюсь, двадцать шесть чешских и восемнадцать египетских агентов, которых либо уже арестовали, либо еще пытаются перевербовать… Короче, лучшего и преданнейшего сотрудника сегодня во всем Пуллахе не найти. Он ведь знает, что с ним могут расправиться в любую минуту.

Кесселю поневоле вспомнилось все, что ему говорил д-р Шнапслер. Некоторое время он молчал, помешивая ложечкой кофе. Объявили посадку на рейс, которым Гюльденберг хотел лететь обратно в Мюнхен.

– Выходит, падение Каруса обернулось его взлетом, – сказал наконец Кессель.

– Выходит, так, – подтвердил Гюльденберг.

– И первое, что он сделал, это удовлетворил просьбу Курцмана насчет Сингапура. Вероятно, в благодарность?…

– В благодарность? В отместку! Сколько лет Курцман тиранил Каруса, шпынял его и измывался как хотел…

– Но вы же сказали, что Курцман сам просил перевести его в Сингапур?

– Да. Но не агентом. Курцману хотелось стать начальником отделения, так сказать, послом БНД в Сингапуре, а не мальчиком на побегушках. А теперь он там побегает. Карус не разрешил ему даже взять с собой Штауде.

Гюльденберг встал и поискал глазами официанта.

– Не нужно, господин фон Гюльденберг, я сам заплачу, – сказал Кессель. – Давайте я провожу вас – Барон взял портфель и газету и снова перекинул плащ через руку.

– А что будет со мной, то есть с «Букетом»? – спросил Кессель.

– Поскольку отделение А-626 ликвидировано, точнее, будет ликвидировано с первого июля, то отделение А-626/1 тоже перестанет существовать. Скорее всего, его переподчинят кому-то другому. Я точно не знаю. Скорее всего, Карус скоро сам к вам явится – или, по крайней мере, пришлет своего человека.

Кессель расплатился с официантом. Барон широкой неспешной походкой двинулся к зоне вылета. Кессель догнал его.

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Гюльденберг, когда они уже стояли перед загородкой, – работайте себе дальше. Ну и, конечно… Вы ведь поддерживаете связь с вашим дядей?

– Да… Хотя фактически нет, – ответил Кессель. – С тех пор как я в Берлине, мы с ним больше не общались.

– Тогда я сам с ним свяжусь, причем в самое ближайшее время. Понимаете, ваш дядя… Я, правда, тоже многого не знаю, но он сейчас… – Барон снова поискал нужное выражение, – словом, все эти события в какой-то мере коснулись и его. У Каруса с вашим дядей старые счеты, и теперь Карус хочет ему отплатить. Причем у Каруса, судя по всему, есть высокий… Даже очень высокий покровитель в руководстве, и этот покровитель принадлежит, так сказать, к другой фракции. не к той, которую поддерживает ваш дядя. Хотя пока, конечно, позиция у вашего дяди очень прочная.

– Прямо голова кругом идет, – признался Кессель.

– И вот еще что, господин Крегель, – добавил барон, – Мне-то опасаться нечего, я, так сказать, уже на пенсии. Но для вас, наверное, будет лучше рассматривать мои слова не как служебную, а как сугубо частную информацию.

– Ах, даже так, – растерялся Кессель.

– И мой сегодняшний визит – тоже.

– Да, понятно. – кивнул Кессель.

– И последнее: с вами, господин Крегель, во всяком случае ничего не случится. Ведь у вас есть Бруно. Вам стоит только подбросить в воздух горсть черепков. И у вас будет ваза.

– Спасибо, господин фон Гюльденберг, – пробормотал Кессель.

– Не за что, – ответил Гюльденберг и, помедлив минутку, протянул Кесселю руку: – Прощайте, господин Кессель (он так и сказал: «Кессель», а не «Крегель»), и всего вам доброго.

Гюльденберг быстро пожал Кесселю руку, повернулся и исчез за загородкой.

Официальные известия о новом положении дел не заставили себя ждать. Уже со следующим курьером Кессель получил бумагу («Секретно. Только для начальника отделения»), в которой сообщалось о ликвидации отделения А-626. Отделение А-626/1 пока сохраняло старый номер, но подчинялось теперь непосредственно Центру, то есть, судя по всему, самому Карусу. Кессель подколол бумагу в папку с надписью «Секретные документы» и убрал обратно в сейф, где, кроме нее, хранились только его рукописи. Единственный ключ от этого сейфа Кессель носил со своими собственными ключами.

Затем он пошел к Эжени и попросил напечатать для него заявление на отпуск на август. Школьные занятия у Жабы заканчивались 27 июля. Поскольку праздник 17 июня в этом году пришелся на пятницу, Кессель провел в Мюнхене целых три дня, до воскресенья. Он узнал, что бабуля Вюнзе разругалась с сыном и поедет отдыхать с подругой в Бад-Зальцшлирф. Возможно, это будет не подруга, а сестра, с которой она пока, правда, тоже не разговаривает, но к августу они, Бог даст, помирятся. Дедуля Вюнзе поехал по делам фирмы в Америку и вернется только осенью. Так что семейного отпуска в этом году не будет.

– Надеюсь, ты рад, – закончила Рената, – что в отпуск мы поедем одни.

– Одни?

– Только мы и Зайчик.

– Понятно, – вздохнул Кессель.

Потом ему все-таки удалось уговорить Ренату поехать хотя бы не на юг, не в очередную Испанию или Грецию, а на Северное море. Кессель предложил Спикероог – маленький остров, на котором запрещено держать собак. Ренате это даже понравилось.

В ночь на день рождения Крегеля (и Егермейстера), то есть в ночь с 28 на 29 октября 1977 года, с пятницы на субботу, Кесселю приснился странный сон, понять значение которого он так и не смог. В этом сне, о котором Кессель вспоминал потом еще очень долго, возможно, из-за событий того невероятного дня, ему приснилась супница. Сонник отозвался на слово «супница» загадочной фразой: «Честь – это успех плюс характер. Счастливое число – 102». Хотя это, конечно, была не совсем супница, а, скорее, целая ванна, наполненная то ли густым супом, то ли каким-то соусом. Вообще все это выглядело очень странно, и Кессель помнил только, что собирался принять ванну. Судя по всему, они – хотя Кессель, «прокручивая» этот сон на следующее утро и потом, в другие разы, так и не вспомнил, кто такие были эти «они», – сняли большую квартиру, не квартиру даже, а целый дом, очень большой, почти дворец. Обстановку дворца Кессель хорошо помнил: мебель вишневого дерева, кругом ковры и серебряные приборы. В гостиной за празднично накрытым столом сидело несколько человек, это были дамы. Кессель постарался припомнить точнее и убедился, что это были совсем юные дамы, их было две или три. Одна из них была совсем светлая блондинка. С одной из них, вспомнил Кессель, они вместе подписывали договор на аренду дома. Возможно, это как раз и была та блондинка (хотя вообще Кессель не любил блондинок. Но во сне. как известно, все возможно).

Кессель, как уже говорилось, решил принять ванну. Он разделся и встал на праздничный стол. Никакого стеснения он при этом не испытывал, да и дамы, судя по всему, не находили в наготе Кесселя ничего необычного. Кроме того, вспомнил Кессель. его в тот момент больше всего занимала мысль: я потратил на этот дом такую кучу денег, что могу позволить себе делать все, что хочу.