— Джинни, вы ушиблись? — Он помог ей подняться. — Вы должны поехать на моем коне. А я пойду пешком.

— Вы не сделаете этого, лейтенант, — холодно произнес Алекс. Дикон резко повернулся, упрямо сжав губы, и глаза его встретились с ледяным взглядом, который все же заставил его смириться. Алекс медленно кивнул. — А теперь можете развязать ей руки.

Дикон даже не стал пытаться распутать узел. Он быстро вытащил нож и разрезал веревку. Джинни пробормотала слова благодарности, встряхнув затекшими руками.

— Иди сюда. — Алекс протянул ей руку. — Дикон, подсади ее.

Джинни подала Алексу руку, почувствовав, как его пальцы крепко сомкнулись вокруг ее запястья, поставила ногу на ладонь Дикона и вскочила на коня. И поскольку она была в бриджах, ей не нужно было сидеть боком, прислонясь к груди Алекса. Она сидела прямо, будто ехала одна.

Ничем не сдерживаемый, конный отряд прибавил шаг и уже через час прибыл в Ноттингем. Джинни оставили в гостинице вместе с Джоном, которому было ведено присматривать за ней вплоть до дальнейших распоряжений. Алекс и его кавалеристы отправились к замку сообщить коменданту Ньютону о результатах ночной вылазки. Джинни гадала, насколько правдив будет его рассказ. Наверное, не настолько, чтобы выдать ее, иначе зачем бы ее оставили в гостинице, а не отвезли в замок? Она слишком устала, чтобы задаваться вопросами, и, извинившись перед Диконом, отправилась в комнату, которую занимала накануне. Ее вещи лежали там, где она их оставила. Может, если она ляжет спать и заснет, то потом, когда проснется, все эти неприятности уйдут в небытие, где им и место…

Спустя час Алекс вошел в комнату. У него был крайне неприятный разговор с комендантом Ньютоном: он был вынужден признаться в неудаче ночной операции, на которую возлагал большие надежды. Кроме того, ему пришлось скрыть правду от злорадствующего коменданта, поскольку сообщение о роли Джинни в этом деле было бы равносильно разоблачению ее как шпионки, и вряд ли он смог бы найти убедительные доводы, чтобы спасти ее от наказания. Гордость и достоинство Алекса сильно страдали. Его любви и доверию был нанесен сокрушительный удар, и сейчас Алекс пребывал в растерянности и недоумении. Он убил полдня на тщетные поиски, он и его кавалерия провели бессонную ночь. А виновница всех этих неприятностей и горестей спала как ребенок; одна обнаженная рука покоилась поверх одеяла, роскошные каштановые волосы рассыпались по подушке, густые ресницы полумесяцем лежали на бледных щеках.

— Проснись, Джинни! — Он грубо тряхнул ее за голое плечо, и, когда она застонала и перекатилась на другую подушку, он сорвал с нее покрывало, стараясь не думать о свернувшемся калачиком теле, таком мягком, нежном и манящем. Джинни упорно цеплялась за остатки сна, пока что-то холодное и мокрое не начало царапать ей лицо. Она пришла в себя, вздрогнув от такого жестокого пробуждения. Ее даже затошнило от того, что ее так внезапно вырвали из глубин сна. Недоумевая, она посмотрела в нависшее над ней негодующее лицо. Она еще не успела собраться с силами, и глаза ее наполнились слезами жалости к самой себе.

Боль и отчаяние оказались теми углями, которые разожгли костер гнева Алекса. Он не хотел видеть ее слез.

— Как ты смеешь спать? — разбушевался он. — Я и так потерял из-за тебя полдня. По твоей милости пятьдесят человек провели бессонную ночь и не отдохнут до самого вечера. — Он сдернул ее с постели. — Мы выступаем через пять минут, и если ты хочешь ехать, как леди Годива[1], пусть так и будет. — С этими словами он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Из-за столь грубого пробуждения у Джинни дрожали руки и колотилось сердце, она с трудом снова натягивала одежду. Мысли ее путались, она лишь чувствовала: ей так плохо, что, кажется, даже кожа болит. Спотыкаясь, она спустилась вниз, на ходу застегивая пуговицы на рубашке, в страхе от того, что может произойти, если она не явится через пять минут, как было приказано.

Джед поспешно прошел мимо Джинни, даже не успев поздороваться. Он вошел в ее комнату и через несколько секунд вышел с багажом. На улице Алекс, уже верхом на Буцефале, ждал, кипя от возмущения. Джен спокойно стояла рядом. Джинни вскочила в седло без посторонней помощи; Джед, сев на своего коня, уложил вещи Джинни у себя за спиной, и они втроем отправились к замку, где их ожидал полк, готовый к выступлению.

Следующие несколько дней оказались для всех просто мукой. К генералу страшно было подойти; он задал сумасшедший темп, следствием которого стали мозоли и нервозное перевозбуждение. Полк ни разу не разбил лагерь, потому что останавливались на привал слишком поздно вечером, когда все уже были без сил, и, кроме того, генерал решил, что нет времени сворачивать лагерь утром. Поэтому все спали в сараях или под открытым небом, ели только холодную пищу, так что всем до смерти надоели сухари, холодный бекон и маринованная селедка.

Джинни не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой грязной, а так как ни разу не появилась возможность помыться и постирать одежду и бессмысленно было надевать чистое белье, имевшееся в запасе, на грязное тело, она оставила попытки выглядеть аккуратной и спала в той же одежде, в которой ехала несколько дней. Она решила, что от нее пахнет не хуже, чем от остальных, да и вообще, наверно, она единственная, кто обращает на это внимание.

Алекс заговаривал с ней лишь для того, чтобы приказать что-то, или орал на нее, когда она якобы мешалась под ногами. Но так он обращался со всеми, поэтому Джинни не чувствовала, что его гнев направлен против нее одной. Однако ей становилось все грустнее и грустнее. Она знала, что именно она виновата в таком настроении Алекса, а, следовательно, и в страданиях всех остальных. Несколько раз она пыталась заговорить с ним об этом, но он безжалостно прерывал ее и уходил. Она начала гадать, дает ли ему какое-то удовлетворение заключенная между ними сделка? Алекс, безусловно, не выглядел счастливым, но, может, он получал какое-то извращенное удовольствие, наказывая ее ледяным безразличием и необычным для него пренебрежением к благополучию других, что, как ему было известно, непременно расстраивало ее.

Джинни, стиснув зубы, занималась своими обычными делами. Тяготы похода стали сказываться на людях, и во время кратких привалов многим требовалась ее помощь. Она стала подниматься до рассвета, отправлялась в поля за травами для снадобий, но всегда в сопровождении Джеда. Поначалу и он не знал, как быть с жутким настроением генерала. Он лишь сказал Джинни, что такое уже случалось раньше, и, хотя сейчас Алекс чертовски невозможен, в конце концов, он успокоится.

— А пока из-за него должен страдать весь полк, — возразила Джинни. — Это несправедливо, а ведь генерал гордится своим чувством справедливости, так?

Джед фыркнул.

— Если он должен наказать меня, я с готовностью приму это наказание. Я нанесла ему глубокую обиду, знаю. — Джинни грустно улыбнулась. — Я бы загладила свою вину, если бы он позволил, но он меня даже близко не подпускает.