Императорский поезд продолжал беспрепятственно двигаться вперед через Оршу – Смоленск на Вязьму – Лихославль – Бологое и Тосно, согласно маршруту, на этот раз не напечатанному на толстом картоне, а лишь наскоро написанному на клочке бумаги и лежавшему у меня на столе. На мелькавших станциях и во время остановок текла обычная мирная жизнь, и не было намека на что-либо революционное. Но агентских телеграмм, как бывало раньше, уже не приносили, и мы не знали, что делается в Петрограде. Генерал Воейков тоже, видимо, не имел сведений и по обычаю шутливо отмалчивался. Из разговоров в течение дня с другими моими товарищами и Нарышкиным я узнал, что была получена утром лишь телеграмма, посланная вслед поезду генералом Алексеевым и уведомлявшая, что восстание разгорается, что Беляев доносил, что остались верными лишь четыре роты и один эскадрон, и он покинул морское министерство, где находился, что необходимо ответственное министерство, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще смогут остановить всеобщий развал и что утрата всякого часа уменьшает надежду на восстановление порядка.

Телеграмма была на имя Государя, и Его Величество телеграфировал из поезда Родзянко, назначая его, вместо князя Голицына, председателем Совета министров и предлагая ему выехать для доклада на одну из промежуточных станций навстречу императорскому поезду. От Родзянко был уже получен в то время, около трех часов дня, и ответ, что он выезжает нам навстречу.

Тогда же из разговоров выяснилось, что предполагалось предоставить Родзянко выбор лишь некоторых министров, а министры двора, военный, морской и иностранных дел, должны были назначаться по усмотрению Государя императора и все министерство должно было оставаться ответственным не перед Государственной думой, а перед Его Величеством. В три часа дня мы прибыли в Вязьму, откуда Государь послал Государыне телеграмму в Царское Село, уведомляя о скором приезде.

Вечером, около девяти часов, после обеда, мы прибыли в Лихославль, где была назначена остановка. В служебный, задний вагон нашего поезда вошли несколько железнодорожных инженеров и два жандармских генерала, только что прибывшие из Петрограда для встречи и дальнейшего сопровождения императорского поезда по их участку. …

…Поезд двинулся дальше и дошел до Бологого.

Новая обстановка и новые, более определенные, но еще более тяжелые вести: почти все войска взбунтовались, Николаевский вокзал занят восставшими… Кто-то показал и новую телеграмму и листок, подписанный Родзянко, где объявлялось об образовании Временного комитета Государственной думы, к которому перешла вся власть от устраненного Совета министров, и что комитет взял в свои руки восстановление порядка.

О положении Царского ничего не было известно: ожидавшийся навстречу фельдъегерь в Бологое не прибыл. Но путь на Петроград, по справкам, был еще свободен, и выставленная по железнодорожному пути охрана для прохода императорского поезда стояла на своих постах. Решено было двигаться далее.

Профессору Федорову принесли записку от генерала Дубенского, ехавшего впереди нас в часовом расстоянии в другом служебном поезде, в которой он предупреждал, что, по имеющимся у них сведениям, Тосно также занято, и советовал из Бологого повернуть на Псков.

«Русская Летопись». Кн. 5. Париж, 1923. С. 65–178.

1. III.1917 г. – [Псков].

Решается судьба России. Ждем Государя в Пскове, куда идет его поезд лит. II., уже третий день, не имеющий приюта. События в Москве и Кронштадте подтолкнули и Ставку на решительную телеграмму Государю, причем Алексеев умоляет его для блага России и династии теперь же, немедля, объявить об избрании правительства, облеченного доверием народа. Воззвание Родзянки, посланное от имени Исполнительного Комитета Гос. Думы, полно стремления к скорейшему умиротворению, причем говорится, что народ, желающий сохранения монархического начала, ждет нетерпеливо Государя.

Только что вызывал меня к аппарату Клембовский (помощник нач. штаба главнокомандующего. – В.Х.), из разговора выяснилось, что Ставка, при поддержке вел. кн. Сергея Михайловича, уже ставит точку над i, указывая на Родзянку, как на человека, пользующегося доверием и способного стать во главе правительства. Дай бог удачи Родзянке, про него много говорят, и в добродушно шутливом тоне, но судьба его вынесла и – исполать ему! Большую роль во всем этом сыграло решение адмирала Непенина, командующего Балтийским флотом, он первый признал Исполнительный Комитет Госуд. Думы и, может быть, спас от анархии флот. Любопытно, что он уже ставит деловые, вызываемые боевыми условиями, требования новому правительству: требует сталь, муку и пр., – видно, что он имеет на первом плане не борьбу властей, а интересы отечества. Между тем события растут; преступная медлительность питает анархию; восстала Москва, охвачен бунтарством Кронштадт, где убит уже командир порта.

Странно складываются события: неограниченный монарх, лишенный опоры, бродит по своей стране и просит одного из своих главнокомандующих о беспрепятственном проезде через Псков. Этому городу и Рузскому, видимо, суждено сыграть великую историческую роль; здесь, в Пскове, опутанному темными силами монарху придется вынужденно объявить то, что могло быть сделано вовремя.

Я понимаю тревогу рядового офицера и солдата, которые инстинктивно чувствуют что-то недоброе, которых преследуют кошмарные обрывочные рассказы «очевидцев». Надо немедля и честно объявить определенное решение, иначе всколыхнется армия.

Лукомский (ген. – квартирмейстер Ставки Верх. главнокомандующего. – В.Х.) передал, что Алексеев занемог, видимо, сломленный последними событиями. Я сказал Данилову, что сегодня вопрос надо кончить, что завтра уже будет поздно. Видимо, они с Рузским решили, да другого выхода и нет.

Таврический павильон заполнен сановными пленниками, среди которых: «смиренный» Питирим{268}, Добровольский, Протопопов, Штюрмер, несколько адмиралов и ген. Забелин{269}.