Между тем из Могилева не приходило никаких известий, только невероятные слухи. Никто точно не знал, где находится Государь, кроме того, что он с верными ему войсками пытался на своем поезде прорваться в Царское Село через кордоны мятежников.

Распоряжение правительства поставило меня в очень неловкое положение. Так как я командовал Гвардейским экипажем, входящим в состав столичного гарнизона, приказ правительства – последнего, хотя жалкого прибежища власти в Петрограде – распространялся на моих подчиненных, точно так же как на все другие войска, и, более того, он касался меня лично как командира.

Я должен был решить, следует ли мне подчиниться приказу правительства и привести моих матросов к Думе или же подать в отставку, бросив их на произвол судьбы в водовороте революции. До сих пор мне удавалось поддерживать дисциплину и верность долгу в Экипаже – единственном благонадежном подразделении столицы. Нелегко было уберечь их от революционной заразы. Если бы они в тот момент лишились командира, это лишь ухудшило бы ситуацию. Меня заботило только одно: любыми средствами, даже ценой собственной чести, способствовать восстановлению порядка в столице, сделать все возможное, чтобы Государь мог вернуться в столицу.

Правительство еще не стало откровенно революционным, хотя и склонялось к этому. Как я говорил, оно оставалось последней опорой среди всеобщего краха. Если бы Государь вернулся с верными ему войсками и был восстановлен порядок, то все можно было бы спасти. Надежда пока еще оставалась.

С такими мыслями я отправился в казармы Гвардейского экипажа, все еще надеясь, что мне не придется испить горькой чаши, однако когда я прибыл, то оказалось, что мне не нужно делать никакого выбора: гвардейцы сами хотели идти к Думе.

Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа. По пути нас обстреляли пехотинцы, и я пересел в автомобиль.

В Думе царило «вавилонское столпотворение». Солдаты в расстегнутых гимнастерках и в сдвинутых на затылок шапках старались перекричать друг друга. Депутаты до хрипоты надрывали голос. Творилось что-то невообразимое. Клубы табачного дыма наполняли воздух, пол усеян рваной бумагой – всюду была ужасная грязь. Прикладами винтовок солдаты с руганью загоняли офицеров на лестницы. Многих офицеров я хорошо знал… И все это происходило в резиденции либерального правительства. Либерализм и социализм выражали себя в полной анархии.

В этой тягостной атмосфере я провел остаток дня под охраной своих матросов. Поздно вечером ко мне в комнату зашел студент Горного института и сказал, что меня ждет машина и я могу ехать. /…/

3 марта 1917 года по старому стилю наступила внезапная развязка ужасной трагедии. Это была катастрофа.

В ночь на 3 марта Государь отрекся от престола от своего имени и от имени цесаревича Алексея. Великий князь Михаил отказался принять на себя управление страной. Вся власть перешла к правительству.

Это был самый печальный день в моей жизни. Будущее утратило всякий смысл. Если до сих пор оставалась какая-то надежда, то теперь суровая реальность предстала во всей своей безжизненной пустоте. Казалось, будто сама земля разверзлась под ногами. Все, ради чего мы работали, боролись и страдали, было напрасно.

Когда весть о катастрофе дошла до фронта, в нее поначалу отказывались верить. Войска были уверены в благополучном исходе войны. Наступление, назначенное на апрель, должно было окончиться долгожданной победой, выстраданной ими в суровые годы войны.

На фронте заподозрили измену. Многие закаленные бойцы плакали, узнав об отречении. Они не питали зла к Государю. Они поняли, что он был предан и покинут. Полки ждали приказа идти в столицу и расправиться с предателями, но ждали напрасно – приказа не поступило.

Как только я узнал о случившемся, то немедленно подал в отставку…

Великий князь Кирилл Владимирович. Моя жизнь на службе России. Воспоминания. СПб., 1996. С. 236–244.

Около полуночи (с 1 на 2 марта. – В.Х.) стало известно, что на вокзал прибыл генерал-адъютант Иванов и что эшелоны с его войсками где-то задержаны. Появилась надежда узнать что-либо о Государе. Императрица просила генерала приехать во дворец.

Генерал Иванов, приехав на вокзал, принял кого-то из представителей города и гарнизона, а также представившегося ему прибывшего из Петрограда полковника Доманевского, назначенного к нему начальником штаба.

Доманевский доложил о том, что происходит в Петрограде, и сказал, что вооруженная борьба только осложнит положение.

На вокзале Иванову была вручена следующая телеграмма от начальника штаба Алексеева: «Частные сведения говорят о том, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие. Войска, примкнув к Временному правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное правительство под председательством Родзянко, заседая в Государственной думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о незыблемости монархического начала в России, о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Все ждут с нетерпением приезда Его Величества, чтобы представить ему все изложенное. Если эти сведения верны, то меняется способ ваших действий. Переговоры приведут к умиротворению, чтобы избежать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу, чтобы сохранить учреждения, заводы и начать на них работы. Воззвание нового министра путей сообщения Бубликова к железнодорожникам, полученное мной окольным путем, обращено к усиленной работе всех, чтобы наладить работу транспорта. Доложите Его Величеству обо всем, а также о том, что дело можно закончить мирным путем, который укрепит Россию. 28 февраля 1917 г. Алексеев».

По этой идиллической телеграмме было ясно, что Ставка благожелательно настроена к революционному правительству и признает даже его министров. Иванов, поняв обстановку, решил опубликовать приказ о своем прибытии, сделать Царское Село местом своего штаба и призвать всех оставшихся еще верными Государю офицеров и солдат собираться к нему, задержанные (по приказанию Бубликова, распоряжения которого так нравились генералу Алексееву) эшелоны привести в Царское Село пешим порядком.

С таким планом и заготовленным приказом Иванов приехал во дворец.

В ожидании приема Иванов посвятил в свой план генералов Гротена и Ресина и церемониймейстера Апраксина, графа Бенкендорфа. Он даже показал им проект приказа. Телеграмма Алексеева свите была известна, т. к. она передавалась Иванову через дворцовую телеграфную станцию. Иванов сообщил свите, что отдаст приказ после аудиенции у Государыни.

Аудиенция у Ее Величества продолжалась с часу до двух с половиной ночи. Государыня была рада узнать новости об императоре. Она хотела передать через Иванова письмо Государю. Хитрый старик отказался его взять, объяснив, что у него нет человека для передачи письма.