речи Наполеона Бонапарта, «Эподы» Горация и многое другое. На совещании в Лейпциге в октябре 1919 года были утверждены все детали проекта (выбор шрифта, бумаги, формата, дизайна, периодичность выпусков) и все, включая Антона Киппенберга, поверили в успех задуманного предприятия. Вот только сами австрийцы и немцы не проявили ожидаемого издательством интереса и слабые показатели продаж первых двадцати томиков «Bibliotheca mundi» заставили «Insel-Verlag» признать благородную и гуманную идею «экономическим провалом». Обременительные финансовые убытки в столь тяжелое время нести никто не хотел, и даже Цвейг, прекрасно понимая ситуацию, в письме тому же Киппенбергу (15 октября 1923 года) с печалью констатировал: «Так же, как я три года назад страстно советовал вам издавать иностранную литературу, я настоятельно не рекомендую вам этого сегодня».

Чего нельзя сказать о впечатляющем росте продаж книг его самого в эти же годы инфляции и обнищания населения, когда экономика восстанавливалась черепашьими темпами, а доходы граждан день за днем превращались в труху. «Из-за такого безумного хаоса положение с каждой неделей становилось все более абсурдным и безнравственным. Кто сорок лет копил, а потом патриотически вложил свои деньги в военный заем, превращался в нищего. У кого были долги, тот от них избавлялся. Кто жил только на продовольственные карточки, умирал с голоду; кто нагло плевал на все нравственные нормы, ел досыта. Кто умел дать взятку, преуспевал; кто спекулировал, получал прибыль. Кто торговал честно, тот разорялся; кто высчитывал все до копеечки, того надували. Не было никакой меры ценности, когда деньги таяли и улетучивались на глазах; не было никакой иной добродетели, кроме одной – быть ловким, изворотливым, безрассудным и уметь обуздать скачущего коня, не дав затоптать себя»{323}.

В двадцатые годы тиражи книг Цвейга вне зависимости от жанров, в которых он «легко и свободно» работал, неуклонно росли. «Поэт, к которому широкая известность пришла еще в юности, эссеист, литературный критик, драматург, романист – он с одинаковым мастерством перебирал все струны лиры», – по-доброму и без зависти констатировал Ромен Роллан.

Лучшие его новеллы «получили популярность, какой обычно пользовались лишь романы». Цвейга по праву справедливо называли и называют «богом новелл». К концу двадцатых и в первой половине тридцатых годов его цикл «Строители мира», эссе и романизированные биографии начнут переводить на многие языки, в том числе даже на шрифт Брайля для слепых, что поможет писателю создать содружество «своих» читателей по всему миру. Сборник из пяти миниатюр «Звездные часы человечества» (1927), по словам автора, «за короткое время» достиг отметки продаж в 250 тысяч экземпляров. Поэтический сборник «Гимны к жизни» Верхарна в переводе Цвейга, книга, благодаря которой произошло сближение творческих натур Стефана и Фридерики, к 1920 году будет распродана в количестве пятидесяти тысяч экземпляров – и это только в Австрии и Германии!

«Иногда я пытался уклониться от успеха, но он буквально преследовал меня», – писал Цвейг. Успех писателя распространялся не только на многотысячные тиражи его новелл, критических статей в газетах, биографические очерки и крупные эссе, объединенные «по признаку внутренней общности» в трилогии, но и на пьесы, которые после войны продолжали ставить, а он продолжал писать новые, на аншлаги во время проведения его лекционных туров. До 1933 года Цвейг читал лекции и произносил доклады во всех странах Европы, а после оккупации Австрии с триумфом выступал в Северной и Южной Америке.

В мемуарах «Вчерашний мир» он писал: «Ни в одной стране я не был чужаком, повсюду имелись друзья. А также издатели, публика – ведь я больше не был безвестным любопытствующим посетителем, а приезжал в качестве автора своих книг. Это давало много преимуществ. Я получил гораздо больше возможностей для пропаганды идеи, которая много лет назад стала главной в моей жизни, – идеи духовного единения Европы. Лекции на эту тему я читал в Швейцарии, в Голландии, я произносил речи на французском языке в брюссельском Дворце искусств, на итальянском – во Флоренции, в историческом Дворце дожей, где бывали Микеланджело и Леонардо, на английском – в Америке во время лекционного турне от атлантического побережья до Тихого океана»{324}.

Из письма Ромену Роллану от 28 февраля 1939 года, написанного в поезде Торонто – Нью-Йорк{325}: «Моим пребыванием здесь я, в целом, очень доволен. У меня наилучшие впечатления от университетов, колледжей и публичных библиотек; широкие массы здесь выказывают безграничное (быть может, слишком нетерпеливое) стремление к образованию, и американский идеализм – очень сильно отличаясь от нашего – находит тысячу форм воплощения. Мне было лестно постоянно читать мои “лекции” перед аудиторией в 2000 – и даже 3000 – человек, и это в городах, которых я едва знал названия: Хьюстон, Сан-Антонио. Боже мой, какой успех был бы здесь у Вас! Как бы восхищались Вами!»

Осенью 1940 года импресарио Альфредо Кан{326} пригласил писателя в шестинедельный тур по Аргентине с выступлениями в городах Росарио, Ла-Плата, Буэнос-Айрес, Кордова, Санта-Фе. Какой фурор произвели тогда доклады Цвейга в Южной Америке, можно понять из его письма Фридерике, с которой он и после развода поддерживал дружеское общение: «Помещение для лекции было рассчитано на 1500 человек, но пришло больше трех тысяч. Чтобы не случилась давка, пришлось вмешаться полиции. Аудитория вела себя фантастически: в зале ни малейшего звука, ни одного шороха, ни кашля. Я читал лекцию на испанском языке. По завершении встречи организаторы вывели меня через отдельный выход, чтобы защитить от потока ко мне людей. У меня было чувство, что я знаменитость. Сегодня мне еще говорить по радио, а вечером лекция, только на этот раз уже на английском языке. Послезавтра запланирована еще одна лекция, на которую распроданы все билеты».

Кан, сопровождавший Цвейга в том долгом туре, поражался его скромности и безотказности к подходившим с просьбами людям, наблюдая, какое малое значение для писателя имела его слава и как он ею распоряжался на пользу других. Об этом же свидетельствует и Герман Кестен: «В октябре 1940 года его чествовали в Аргентине. Министр иностранных дел хотел оказать ему большой почет. Но взамен этого Цвейг выпросил у него три аргентинские визы для немецких эмигрантов». Так вот, издатель Кан помимо уже отмеченной скромности писателя и его великодушия к простым людям, слушая со сцены его прекрасную речь, позволил себе сравнить ее с красноречием и ораторским искусством самого Цицерона! Надо сказать, что Цвейгу, при всей его скромности, сравнение показалось справедливым. Не случайно в конце того же 1940 года он пишет миниатюру о великом римлянине. Любуясь им, как в зеркале, говорит: «Прекрасный оратор… гражданин мира, гуманист, философ». Жаль только, что своего «Цицерона» в напечатанном виде он не успеет подержать в руках. Впервые историческая миниатюра, не вошедшая в итоговый сборник «Звездные часы человечества» (где будет 14 произведений), появится в