В ноябре 1964 года эти намеки с унизительным подтекстом дошли до британского народа. Эмоции, испытываемые людьми при мыслях о судьбе фунта, хорошо видны в обсуждении ситуации в рубрике писем Times, когда кризис был в самом разгаре. Один читатель по имени А. Литтл подверг критике всех, кто бил себя в грудь, скорбел о судьбе фунта и тяжело переживал слухи о девальвации. Читатель полагал, что это чисто экономические проблемы, не имеющие никакого отношения к морали. Литтлу с быстротой молнии ответил некто Хэдфилд. «Можно ли найти более красноречивое свидетельство бездушия нашего времени, чем письмо Литтла? — вопрошал Хэдфилд. — Девальвация не имеет никакого отношения к морали? Предательство — ибо девальвация — это предательство, ни больше, ни меньше, — становится респектабельным!» Тональность письма Хэдфилда стара, как английский фунт, — крик души разъяренного патриота.

В течение десяти дней, прошедших после базельской встречи, главной заботой сотрудников Федерального резервного банка в Нью-Йорке был не фунт, а доллар. Темп развития дефицита американского платежного баланса дополз до опасной черты и достиг почти 6 млрд долл. в год. Стало ясно, что повышение британцами банковской учетной ставки, если ничего не предпринимать, приведет к переключению спекулятивных атак с фунта на доллар. Хэйс, Кумбс и вашингтонские валютные эксперты — Вильям Макчесни Мартин, председатель правления Федерального резерва, секретарь министерства финансов Дуглас Диллон и заместитель министра финансов Роберт Руза — пришли к выводу, что если британцы поднимут учетную ставку, то Федеральный резерв будет вынужден — в целях самозащиты — поднять свою ставку выше текущих 3,5 %. По этому деликатному вопросу Хэйс несколько раз беседовал по телефону со своим лондонским коллегой лордом Кромером. Аристократ до мозга костей, крестник короля Георга V и внук сэра Эвелина Бэринга, первого графа Кромера (который, будучи британским агентом в Египте, отомстил за смерть Китайского Гордона в 1885 году[59]), лорд Кромер, кроме того, был блистательным банкиром. В свои 43 года он оказался самым молодым из всех, кто когда-либо распоряжался сокровищами Английского банка. За время частых встреч в Базеле и других местах они с Хэйсом стали близкими друзьями.

Вечером в пятницу 20 ноября у Федерального резервного банка появился шанс продемонстрировать добрые намерения, выступив на защиту фунта. Передышка после закрытия лондонских торгов оказалась иллюзорной. Когда в Лондоне пробило пять часов, в Нью-Йорке был еще полдень, и ненасытные спекулянты могли продавать фунты еще несколько часов на нью-йоркском рынке. Командный пункт обороны временно переместился из Английского банка в торговый зал Федерального резервного банка. Используя в качестве оружия британские доллары, а точнее, доллары США, одолженные Британии по своповым соглашениям, трейдеры Федерального резерва стойко держали фунт на уровне 2,7825 или выше и не стояли за ценой — естественно, за счет британских резервов. К счастью, после закрытия торгов в Нью-Йорке спекулянты не побежали вслед за солнцем в Сан-Франциско и в Токио, видимо, вполне удовлетворившись дневной добычей.

За этими событиями последовал один из тех странных уик-эндов, во время которых якобы отдыхающие в разных уголках мира люди обсуждают важные проблемы и принимают важные решения. Вильсон, Браун и Каллахэн находились в Чеккерсе, загородной резиденции премьер-министра, на встрече, запланированной для обсуждения вопросов национальной обороны. Лорд Кромер пребывал в своем имении Уэстерхэм в Кенте. Мартин, Диллон и Руза проводили время в кабинетах или дома в Вашингтоне или в окрестностях. Кумбс сидел дома, в Гринвич-Виллидже, а Хэйс поехал в гости к друзьям, живущим где-то в Нью-Джерси. В Чеккерсе Вильсон и оба его финансовых советника, предоставив армейскому начальству самому решать вопросы обороны, удалились на галерею второго этажа, чтобы обсудить проблемы фунта стерлингов. Чтобы посвятить лорда Кромера в свои размышления, они позвонили ему в Кент, воспользовавшись шифратором, чтобы их не могли подслушать невидимые враги — валютные спекулянты. В субботу британцы узнали: премьер и его советники не только решили поднять ставку на два процента и довести ее до семи, но и сделать это, вопреки сложившемуся обычаю, в понедельник, не дожидаясь четверга. Во-первых, по их мнению, задержка до четверга будет означать еще три с половиной дня торгов, в течение которых продолжится выкачивание денег из британских резервов, так как активность спекулянтов останется прежней, если не усилится. Во-вторых, потрясение от сознательного нарушения привычной процедуры поможет подчеркнуть решимость правительства. Принятое решение через британских посредников в Вашингтоне было передано американским официальным лицам, сообщившим о нем Хэйсу и Кумбсу в Нью-Джерси. Эти двое, понимая, что согласованный план об одновременном повышении учетной ставки в нью-йоркском банке теперь надо приводить в действие немедленно, по телефону назначили на вторую половину дня понедельника заседание комитета директоров Федерального резервного банка, без одобрения которых было невозможно повысить учетную ставку. Хэйс, всегда придававший большое значение вежливости, едва скрывая досаду, сказал, что в тот вечер, наверное, обидел хозяйку дома, куда был приглашен в гости, так как не только провел все время у телефона, но и был лишен возможности внятно объяснить свое неподобающее поведение.

То, что было сделано — точнее, что предстояло сделать, — в Британии, вызвало настоящий переполох в курятнике международных финансов. С начала Первой мировой войны учетная ставка никогда не поднималась выше 7 % и только однажды случайно достигла этой величины. Что же касается переноса этой меры с четверга на понедельник, то такого Лондон не помнил с 1931 года, а это был зловещий сигнал. Предвидя большое оживление на открытии лондонских торгов (в пять утра по нью-йоркскому времени), Кумбс приехал на Либерти-стрит в воскресенье вечером, чтобы переночевать в банке и быть на месте утром, когда по ту сторону Атлантики начнутся торги. Компаньона он нашел в лице человека, который так часто ночевал в банке, что даже всегда имел наготове чемодан с необходимыми вещами, — сотрудника отдела иностранной валюты Томаса Роша. Рош показал боссу спальни — ряд уютных, обставленных кленовой мебелью комнаток, увешанных гравюрами Старого Нью-Йорка и оснащенных радиоприемниками, телефонами, банными халатами и бритвенными принадлежностями. Прежде чем отправиться на покой, они обсудили сложившуюся за выходные дни финансовую ситуацию. Будильники разбудили их незадолго до пяти часов. Съев завтрак, приготовленный ночной сменой, они отправились в торговый зал на седьмом этаже, чтобы оттуда следить за развитием событий.

В 5:10 утра они связались по телефону с Английским банком, чтобы узнать новости. О повышении учетной ставки было объявлено сразу после открытия лондонских рынков. Новость вызвала большое волнение среди игроков. Кумбс позднее вспоминал, что появление правительственного брокера, которого обычно встречают почтительным молчанием, на этот раз было встречено ропотом, почти заглушившим его заявление. Что касается первой реакции рынка (сказал позже один комментатор), то она была похожа на реакцию взбесившейся скаковой лошади: в течение 10 минут цена фунта подскочила до 2,7869, то есть намного выше цены закрытия торгов в пятницу. Через несколько минут ньюйоркцы позвонили в Deutsche Bundesbank, центральный банк Западной Германии во Франкфурте, и в Швейцарский национальный банк в Цюрихе, чтобы оценить реакцию на континенте. Она тоже оказалась хорошей. После этого Кумбс и Рош снова связались с Английским банком, где дела шли все лучше и лучше. Спекулянты торопливо покрывали короткие продажи, и к тому времени, когда за окнами здания на Либерти-стрит забрезжил рассвет, Кумбс услышал, что котировки фунта в Лондоне достигли 2,79 долл. Лучший показатель с июля, когда начался кризис.