— Хотел спросить у вас, Курт, сильно ли бомбят?

— Прилично, господин генерал, хотя сейчас, по-моему, не время мелочных подсчетов, разве в этом дело? До последнего часа не знал, что попаду в Ржанск, я бы попытался связаться с вашей семьей.

— Они сейчас в поместье…

— Я бы смог съездить.

Пока Бехзах рассказывал о берлинской жизни, об общих знакомых, Зольдинг молчал. В самом деле, ведь не может быть, чтобы он, этот молодой человек, так ничего и не понял, ни о чем не задумывался. Собственно, сын не так уж и виноват перед ним, отцы, пожалуй, ответственней за сыновей, никто не снимал ответственности и с него.

— Вы ничего не спрашиваете о Пауле, — сказал Бехзах. — Я его недавно видел. Он отлично выглядит, крест с дубовыми листьями очень к лицу нашему маленькому Паулю. Он далеко пойдет.

— Как же все-таки далеко?

— Наши счеты с Россией не кончатся этой войной. Можно? — Бехзах потянулся к бутылке и налил. Сегодня он бравировал сильнее обычного. Какое в конце концов ему дело до Зольдинга, пусть этот бурбон считает, что у них нет принципов, что они убийцы и все прочее. Что старое аристократическое сословие изжило себя, оказалось неспособным взять в свои руки судьбы нации — еще не беда, важнее другое. Даже потомственные военные из дворян, подобные Зольдингу, до сих пор втайне не принимают полностью того, что должно было свершиться. Он попросту не станет обращать на это внимание. Зольдинг останется Зольдингом, а Германия Германией. Ради Пауля он не станет обращать внимания на его отца, что бы старик ни выкинул. Кстати, помнится, он всегда был достаточно желчным человеком.

Бехзах щелкнул зажигалкой и закурил; Зольдинг ждал, что он опять начнет разговор о Пауле, но Бехзах молчал, и Зольдинг спросил:

— А для вас, Курт, все по-прежнему ясно?

— Вам покажется это самонадеянным, но я осмелюсь ответить утвердительно. Простите, господин генерал, мне всегда казалось, что вы, как эполеты, с гордостью несете на своих плечах старые дворянские догмы и добродетели. А ведь они — давно обветшавший мусор. Мир их не приемлет. Сбросьте их, генерал, и вы почувствуете, что вам в лицо бьет свежий ветер.

— Опять старое…

— Нет, нет, вы ошибаетесь, не старое. Это вечная тема. Для всех времен и народов. Идеи, и чистота, и божественный образ Лауры — все умирает в пустом желудке. Расцвету духа, взлету идей у всех народов, расцвету искусств всегда предшествовало экономическое благополучие. А попросту, по-солдатски — сытый желудок. Простите…

— О, если бы не эти ваши солдатские вульгаризмы! Если бы ваши доктрины облекались в более изящные формы…

— И что же, господин генерал?

— Вы большего бы достигли. Люди любят красивую ложь.

— Но подчиняются они только силе, господин генерал.

— Сила рождает силу. — Щелкая ногтями по полупустой рюмке с коньяком, Зольдинг вслушивался в прозрачный тонкий звон цветного богемского стекла. Сила рождает силу, действительно, вот почему такой умный человек, как Курт, пошел работать именно в шестой отдел РСХА.

Бехзах допил коньяк и улыбнулся, сунув сигарету в пепельницу.

— В политике война никогда не прекращалась и не прекратится. Для нас важна не форма, а суть. Мы останемся, господин Зольдинг, несмотря ни на что, и не сложим оружия.

Стекло отзывалось на малейшее прикосновение, да, эта молодежь действительно встряхнула бы, провентилировала мозги, если бы попала в хорошие руки.

— Зачем вы приехали, Курт? — Зольдинг с усилием поднял отяжелевшие от коньяка веки.

— Откладывать яйца, — засмеялся Бехзах, давая понять своей усмешкой, что вопрос со стороны Зольдинга не обязателен и даже не слишком тактичен, но все-таки он на него отвечает. — Змеи и ящерицы откладывают яйца в песок, затем из них появляется потомство. Жизнь не должна прекращаться. Война — один из способов существования материи. Как видите, я и материалист немного тоже. Вот я и приехал — откладывать яйца в русский песок.

— На сегодня, может, хватит, Курт? — Зольдинг взглянул на часы. — Ваша комната наверху, я сейчас распоряжусь.

— Благодарю вас. У меня к вам два слова, если позволите, господин генерал.

— Вы еще способны разговаривать о деле?

— Только в таком состоянии я и способен на что-нибудь, — улыбнулся Бехзах. — В этих лесах действует некто Батурин. Это Петров Андрей Сергеевич, тридцати восьми лет, москвич, по профессии дорожный инженер. Перед самой войной мы едва не взяли его во Франции, он улизнул буквально на глазах. Это разведчик высшего класса; не сомневайтесь, возле вас кто-нибудь из его людей обязательно уже есть. Теперь вы понимаете, что приспело самое время откладывать яйца. Песок раскалился, господин генерал. У вас больше нет коньяку?

— Есть. Но, может быть, хватит?

— Вы меня удивляете. Разрешите? — Бехзах взял из рук Зольдинга новую бутылку, открыл, налил в обе рюмки точно поровну и выпил.

— За ваше здоровье. Что ваши прелестные дочери?

— Жена пишет, за старшей дочкой уже ухаживает какой-то сопляк. Так что я вполне могу стать скоро дедом.

— А у меня дети на всех континентах. На меня не распространяется закон об ответственности за нарушение чистоты расы — одно из немногих преимуществ моей профессии.

— Курт, вы пьяны, довольно!

Бехзах коротко взглянул в его сторону, улыбнулся красиво очерченными губами. О, он далеко не такой пьяный, каким хочет казаться.

— Я знаю, знаю, генерал, в душе вы презираете нас. Да, да, не спорьте. Все вы, армейцы, презираете нас из РСХА. И боитесь. А по сути, мы пальцы одной руки. Мне наплевать, кто как обо мне думает, генерал. Я, конечно, мог бы и сейчас вернуться в абвер, я ведь начинал там, но… Слышите, мне наплевать, что вы обо мне думаете. У нас с Паулем руки ничуть не грязнее… но мы не чистоплюи, нет.

Зольдинг рассматривал фотокарточку Батурина. Невысокий, вполне ординарный лоб, небольшие, неопределенного цвета глаза, низкие брови, рот чуть полуоткрытый. Из-за развязной болтовни Бехзаха у Зольдинга разболелась голова.

— Как это вам удается? — спросил Зольдинг, щелкнув ногтем по фотографии и делая вид, что ничего не слышал. Бехзах засмеялся.

— Не все яйца, отложенные в горячий песок, погибают, генерал. Да, да, наша разведка — лучшая в мире, но отличному, безукоризненному организму не хватает пустяка — единства в работе. Единого мозга, генерал. Но этим не могут похвастать и русские; приходится часто работать вхолостую. И им — тоже, уверяю вас.

Зольдинг слушал, не перебивая, потом спросил:

— Скажите, Курт, а вы лично, в чем вы видите наш просчет?

— Не знаю. — Не меняя позы, Бехзах весь как-то затих, и Зольдинг увидел перед собой совсем еще мальчишку, не надо было спрашивать, он много выпил, нехорошо.

— В том и дело, — сказал Бехзах, — этого никто не знает. Иногда я думаю о евреях. Кажется, и здесь допущен какой-то просчет. Для поддержания национального тонуса мы с таким же успехом могли придумать что-нибудь другое, прошло бы менее заметно. Нет, нет, генерал, я знаю, что говорю, мне пришлось барахтаться в этой тине много и глубоко. Я знаю, что такое мировые финансовые связи и какая доля в них падает именно на евреев. Одно время я долго работал по еврейскому вопросу: можете мне верить. А так мы применили чужое оружие, естественно, всего лишь в свою пользу. Если хотите, я докажу, но, генерал, начали мы слишком рано. Хотите факты?