Понимаешь, мне кажется, что наше командование вообще не представляло, как оно все будет. Наверное, я не должен писать такое, но это правда, это действительно так. Ведь что происходит, когда по всей линии фронта работают пулеметы? Ты не можешь никуда продвинуться, а попробуешь, тебя мигом пристрелят. Поэтому надо окапываться. Окопы на четыреста с лишним миль. Однако не держать же там людей до бесконечности. Вот и поднимают их в атаку, хоть знают заранее, что это гиблое дело.

В прошлом году были бунты. Некоторые французские ребята сказали, что готовы и дальше торчать в окопах, но в атаку, на бессмысленную смерть, идти отказались. А потом пришли янки, мы получили танки, и нам было обещано, что скоро уже все завершится.

Мы неделю отдыхали, еще неделю нас держали в резерве, а сегодня вечером снова на передовую.

Устал я. Не уверен, что хватит сил дождаться финиша. Хорошо бы подстрелили сегодня же и прямо в голову. Однако едва ли получится. Ведь сначала проводят артобстрел. Это когда собственные орудия палят свирепее, чем с той стороны. У военачальников такая пальба называется «огневой обработкой», и нам бы радоваться, что «обрабатывают» подолгу, разрушают фортификации противника. Но попробуй рассказать об этом тем, кто чудом выжил в бойне у Соммы. Я рассказывал тебе, помнишь? Семь дней длился тогда артобстрел, и что с того? Подходим к немецким блиндажам, а там целы все проволочные заграждения, все до одного.

Не должен я тебе кое-что говорить, но хочу, чтобы ты знала: я решил со всем покончить.

Мира, в котором я вырос, больше нет. Я не только про детство, но и про то время, когда мы с тобой поженились, и думали, что все у нас сложится. Если будем много работать и здоровье не подведет, все будет хорошо.

Люди работали, ходили в церковь, старались добыть денег для семьи, по-человечески относились к другим. Я никогда не был наивным глупцом, осознавал, что в мире существует зло и случаются войны. Но не в нынешних масштабах, когда уничтожают всех подряд, все население.

Да, когда-то я понимал, что хорошо, что плохо. А теперь я ничего не знаю. Ценности, которые считались священными, рассыпались в прах. Люди творят что хотят. Мир не тот, каким я его знал, и я больше не хочу быть в нем и с ним.

Поверь, мне и самому неловко, что я в таком угнетенном настроении, теперь, когда все вроде бы и впрямь идет к концу. Впрочем, это уже столько раз было нам обещано…

Я совсем не сплю, нервы ни к черту, завожусь от любой ерунды. Вчера вечером в казарме накинулся на новичка, который начал петь какую-то песню. Еле меня от парня оттащили. Почему-то взбесило, что он распевает песни, а о чем ни заговоришь, ничего не знает. Во рту постоянно мерзкий металлический привкус, если все же удается заснуть, снится такое, что я просыпаюсь. И сна ни в одном глазу.

Командир дал мне вчера вечером рому, сказал, что иногда помогает. Врачей у нас поблизости нет, а мне нужно было сильное средство, чтобы справиться с собой. Утром стащил бутылку из нашего магазина. Теперь я постоянно под градусом. Выменял на сигареты ром из пайка. У двух трезвенников из северных районов. Но и этого было мало.

Все вокруг перестало быть надежной явью. Деревья не так уж и тверды, да и все остальное зыбко. Воздух и земля, они ведь тоже живые, как крысы, лисы и люди. Почему не люди у меня главные? Мы, люди, потеряли право считаться главными.

Хочу, чтобы ты знала: ты была чудесной женой, ласковой и любящей, мне, недостойному, очень повезло. Если я не вернусь, надеюсь, ты сможешь наладить свою жизнь, свою и нашего сына. Обо мне долго не горюй. А встретится другой – совет да любовь. Должен же кто-то тебе помочь, так что не думай обо мне.

Написал письмо и для Роберта. Пока он и читать не умеет, но когда сочтешь нужным, отдай ему.

Твой любящий муж,