не принесли. Но я сейчас попрошу кого-нибудь из прислуги это сделать. Эй! Есть там кто? Мэри!

Он пошел к дверям.

– Вернись, Лайонел. Не надо чаю.

Он послушно вернулся и сел.

«Ему еще хуже, – мать придирчиво рассматривала сына. Лицо его носило все признаки моральных страданий – складки у рта, потемневшие глазные впадины, щетина на подбородке, которую забывают сбривать, затравленный вид, – Похож на оголодавшего, побитого нищего. Надеюсь, скоро это закончится».

Они достаточно времени прожили в ее родном поместье на Равнине, в области Дамфрис и Галлоуэй, почти у самой границы с английской Камбрией – далеко-далеко от Тэнес Дочарн. Элеонора сначала радовалась (насколько вообще можно было радоваться в создавшейся ситуации), что сын глубоко и болезненно переживает произошедшее. Его муки совести свидетельствовали ей, что Лайонел – не окончательный мерзавец, имеет шанс на искупление. Но страдания затягивались. Он вроде жил, дышал, ходил, разговаривал, однако вкус к жизни утратил окончательно. Вон, даже спать забывает. Надо отдать ему должное – старается доказать матери обратное. Суетится, беседует, пытается позаботиться. Но она-то знает – его живость напускная, мертвая…

Скорее бы молодость взяла свое, скорее бы его отпустило.

Бойс вздохнул с надрывом, как вздохнул бы столетний старец, придавленный прожитыми годами, но не парень двадцати двух лет от роду.

Брать свое молодость, кажется, не собирается.

– Папа написал нам, – сказала она, сметая со скатерти увядшие лепестки роз, неведомо откуда взявшиеся здесь.

– О! – он обнял себя руками, отчего уменьшился в размерах и показался Элеоноре совсем мальчишкой. Ее пронзило чувство жалости. – Что говорит? Ругает нас?

– Нет, не ругает больше. Папа у нас – большой дипломат. Все уладил с Джойсами. Ты женишься в октябре на Дейдре.

Она не сводила с него глаз и заметила эффект своих слов – по телу сына прошла судорога. Он со стула едва не свалился, но заставил себя натянуто улыбнуться, отчего маска скорби, застывшая на его лице, стала для нее почти не переносимой.

– В октябре – хорошо. Лишь бы погода удалась, – выдавил Бойс.

– Ты согласен?

– Согласен, – он стал вовсе жалким.

– Готов?

– Мама, я готов жениться хоть на еже, лишь бы все наладилось.

– Что наладилось, сынок?

– Ты стала доброй, как раньше. Не мучилась из-за моего проступка.

Ее накрыло волной нежности к нему. Ей захотелось прижать к себе его непутевую, взлохмаченную голову, утешить, успокоить своего мальчика. Но не пришло еще время. Существовал барьер, который возник между ними помимо ее воли. Возник в тот день, когда в церкви Элеонора увидела Катриону.

– Ладно, – поднялась мать, – Наступит время и все пойдет на лад. Поспи, Лайонел. Ты ведь глаз не сомкнул со вчерашнего дня – одежда на тебе та же, что и за ужином.

Ранним утром по крутой дороге, опушенной порыжелыми метелками трав, к поместью Тэнес Дочарн поднималась женщина, закутанная в шерстяной платок.

В поместье давно не спали. Во внутреннем дворике кипела работа – он был начисто выметен старательными слугами, базальтовые плиты у крыльца и мощеные дорожки вымыты. Каменщик ремонтировал местами просевший цоколь фонтана, выполненного в виде греческого юноши в крылатых сандалиях, держащего в руках рог, из которого в бассейн падала вода. Молодой садовник то ли постригал кусты шиповника у стен, то ли пялился на горничную – та протирала тряпкой стекла окна на первом этаже и строила парню глазки. В конюшне, как повелось, ругались конюхи, фыркали и топали лошади. Пахло овсом, увядающими цветами, из труб тянуло дымом и ароматом жарящегося на вертелах мяса.

Женщина приблизилась к металлическим, украшенным ажурными завитками воротам, стала смотреть во двор.

– Анна? – узнал ее привратник, – ты чего здесь?

– Пусти, Брайс, – попросила женщина, – у меня дело к вашим…

– Какое дело? Что-то на продажу принесла?

– Да, – женщина поплотнее закуталась в шаль.

– А где твоя поклажа?

Женщина растерянно затеребила тесемки платка.

– Ох, совсем запуталась. Я не продавать… Я деньги получить… Харриет брала у меня яблоки, велела сегодня за деньгами зайти. Еще ей травы несу, коренья, они у меня в переднике.

– Проходи, раз так, – привратник отпер предусмотренную рядом с воротами кованую калитку и впустил в нее Анну, добродушно бубня себе под нос, – коренья и травы понадобятся к пиру. Хозяин привозит скоро будущих родственников. Видишь – готовимся. Свадьба у нас, Анна, пристроим, наконец, сорванца.

– А когда свадьба? – осторожно спросила Анна, ступая по сверкающей чистотой дорожке стоптанными башмаками.

– Говорят, в конце октября будет, но точно мне откуда знать? Иди вон туда, видишь, Грейс окна моет, она кликнет для тебя Харриет.

Она пошла сквозь просторный двор. У широких дверей поместья, выполненных из темного дуба, инкрустированных благородной бронзой стоял мажордом в синей ливрее и следил за прислугой. Вместо того, чтобы идти к Грейс, торчащей в окне и занятой флиртом с садовником, Анна двинулась прямо к нему.

– Позови мне сюда твоего хозяина, лакей! – сказала она громко. Вся робость, с которой она просила привратника впустить ее, пропала.

Мажордом пренебрежительно глянул на нее, вместо ответа крикнул, обращаясь ко двору:

– Кто это такая? Кто привел сюда эту женщину?

– Я сама пришла. Зовут меня Анна Монро, – Анна гордо подняла подбородок. – Хочу видеть твоего хозяина. Сейчас же!

Гонор, с которым она говорила, привлек внимание всех, находящихся во дворе. Стало тихо. Анну заметила горничная, с писком исчезла в недрах домах.

– Наши хозяева не ведут дел с оборванками вроде тебя. Убирайся.

– Как я выгляжу, не твое дело. Твое дело – сообщать о посетителях. Иди и сообщай. Иначе пожалеешь.

Мажордом залился багровой, цвета зрелой свеклы, краской, но с места не сдвинулся.

– Уходи, женщина, – зацедил он, – ничего ты тут не дождешься. Хозяина нет дома. Приходи, когда он вернется.

– Когда же он вернется?

– Мне не известно.

– Тогда я буду приходить каждый день, и попробуйте не впустить меня!

Привлеченные перебранкой, вокруг них собирались овчары и кучера, любопытно вытягивая шею, подошел, было, и тут же сбежал привратник. За спиной мажордома в дверях возникла стайка кухарок в накрахмаленных фартуках и белых чепцах, среди них толстушка Харриет.

– Пошла прочь, Анна Монро! Знаем мы тебя, ведьма, и твои ведьминские козни! – завизжала одна из кухарок, молоденькая, грудастая, с носом-картошкой, вымазанным в муке. – Ничего ты здесь не получишь, иди лучше, следи за бесноватой!

Она хотела добавить ругательство, но Харриет успокоила ее тычком локтя под ребро. Тем не менее, начало травле было положено. Слуги загалдели, стали осыпать Анну проклятиями и насмешками. Тронуть ее, однако, никто не решался. Она не спешила уходить и бесстрастно выслушивала их.

Створки ворот раскрылись. Во двор