Рыцари окружили деревню Франкенхаузен, выволокли из домов три сотни прятавшихся крестьян и казнили их на месте. На чердаке одного дома слуга некоего рыцаря обнаружил лежащего в постели мужчину. «Я болен», — жаловался он. Мужчину обыскали, и последние сомнения рассеялись. Это был Мюнцер. Его переправили в Гельдрунген и устроили над ним суд. «Я хотел, — говорил он судьям, — добиться установления равенства в христианском мире. Те князья, которые выступали против, должны были умереть». Под пыткой его заставили выдать имена своих ближайших друзей, а затем приговорили к смерти. Вскоре рыцари отбили и Мюльхаузен, где вместе с Мюнцером казнили всех его сподвижников. Так завершилась в Саксонии Крестьянская война.

Лютер, верный своей привычке выносить оценки любым событиям, узнав о чудесной победе своих покровителей и трагической кончине своего врага, опубликовал книжицу под названием «Ужасная судьба Томаса Мюнцера». В казни Мюнцера он видел прежде всего поражение анабаптистов и уверял читателей, что сам Бог покарал этих еретиков за пропаганду ложного учения. «Несчастные сектанты, где теперь ваши речи, с помощью которых вы прельщали и увлекали за собой глупый народ? Где Мюнцеров рукав, которым он собирался отгонять пули? Где тот Бог, который устами Мюнцера предрек его армии победу? Безумцам, не желающим внимать Слову Божьему, достались на долю бичи и пушечные ядра, как тому и следует быть».

Рыцари выиграли свою битву, однако в народе авторитет Реформации сильно пошатнулся. Действительно, Лютер открыто выступил на стороне угнетателей. Он попытался оправдаться. Когда один из членов городского совета Мансфельда Рюгель выразил удивление в связи с тем, что уже после победы Лютер продолжал настаивать на самых жестоких мерах наказания для побежденных, тот отвечал, что в души крестьян вселился дьявол, а потому их следовало перебить как бешеных собак. Впрочем, любую критику в свой адрес он неизменно воспринимал как происки сатаны, о чем и писал Амсдорфу: «Они назвали меня княжеским прихлебателем! Я знаю, то сатана святотатствует против меня и моего Евангелия! Пусть его, пусть себе брешет».

Вместе с тем он чувствовал потребность публичного оправдания и обратился к канцлеру графа Мансфельда Гаспару Мюллеру с открытым письмом «По поводу суровой книги против крестьян». Здесь он еще раз изложил свои политико-богословские принципы, сформулированные ранее: «Милосердие, кричите вы! Не о милосердии надо говорить, а о Слове Божьем, которое велит уважать власть и подавлять восстания. Как смеете вы толковать о милосердии, когда сам Бог взывает к каре?» Он жестоко высмеивал своих критиков, которые только теперь прониклись жалостью к побежденным. Где же были они со своей жалостью, когда бродяги жгли чужие дома и убивали людей? На самом деле, повторял он, речь идет о противоборстве двух начал, которые он не раз уже называл. «Есть два царства: одно Царствие Божие, другое — царство земное. В первом есть и милость, и милосердие; во втором же судят и карают злодеев и защищают добронравие. Смешивать эти два царства — значит возносить диавола на небеса, а Бога сталкивать в преисподнюю». Разумеется, солдаты, участвовавшие в подавлении восстания, порой перегибали палку, но с этим приходится мириться, потому что «Бог избрал их своим орудием, чтобы покарать нас».

Успеху Реформации на первом этапе ее развития весьма способствовало благожелательное отношение к ней со стороны гуманистов. Объективно и гуманисты, и лютеране руководствовались сходными мотивами, толкавшими их на критику Церкви. Прежде всего это касалось защиты свободного подхода к толкованию библейских текстов. Гуманисты, прекрасно владевшие древними языками и отлично знавшие светскую историю, изучали Библию с чисто научных позиций, отбросив в сторону католическую традицию и игнорируя авторитет Святого престола. В свою очередь Лютер и его ученики также провозгласили свободу от влияния религиозных авторитетов, правда, не во имя науки, а исходя из аксиомы свободного толкования: по их мнению, каждый христианин, на которого снизошла благодать Святого Духа, сам по себе является Церковью. Гуманисты и лютеране сближались и в своих взглядах на мораль, и в критическом отношении к религиозной практике. И те и другие утверждали, что монастыри не приносят никакой пользы, а соблюдение безбрачия налагает на человека непосильную тяжесть, но при этом гуманисты выступали с жизнеутверждающих позиций, опираясь на пример языческой античности, а лютеране отталкивались от идеи бесполезности конкретных дел.

Вскоре, однако, их пути разошлись, и на первый план выступили разногласия, вызванные различием менталитета. Гуманисты прославляли Разум и отказывались принять слишком строгие ограничения, накладываемые верой, тогда как лютеране отошли от старой Церкви как раз во имя веры, которая, по их мысли, заменяла разум. К тому же лютеране выдвинули идею национальной Церкви, настаивая на разрыве с Римом, а гуманисты, напротив, стремились к духовному объединению Европы с помощью литературы. Закончилось тем, что Лютер навесил на гуманистов ярлык «педантизма», а последние прямо обвинили его в невежестве. Сыграли свою роль и папские инициативы, направленные на возрождение античного искусства, мимо которых гуманисты пройти не могли, отдавая дань уважения Риму — колыбели Ренессанса.

Употребляя слово «гуманисты», не следует забывать, что речь идет о конкретных людях, каждый из которых имел свою историю. Несмотря на живой интерес к Греции Перикла и Риму Августа, многие из них продолжали хранить в душе глубокую веру в Христа, охотно признавали авторитет папы, соблюдали церковную дисциплину, а свой долг ученых видели в том, чтобы изучить и понять истоки христианства. В отношении к истории сходство и различие взглядов лютеран и гуманистов проявилось еще раз. И те и другие с презрением относились к схоластам, только первые отвергали возведенное ими стройное здание догматики и упрекали их в том, что они слишком многое отдали на откуп свободе, а вторые считали их варварами, писавшими на «кухонной» латыни и не владевшими языком Гомера. Отсюда интерес к писаниям Отцов Церкви, представлявшим христианскую античность. Заметим, что на этом пути горячих поклонни-ков языческой античности ждали порой удивительные открытия.

Глава гуманистов Эразм Роттердамский представляется в этой связи фигурой одновременно в высшей степени типичной и глубоко оригинальной. Образование и духовная эволюция этого мыслителя позволяют рассматривать его как законченный прототип человека Возрождения, повторенный затем в сотнях «экземпляров». Вместе с тем совершенно особенные взаимоотношения, завязавшиеся у Эразма с Лютером, дают нам возможность видеть в нем уникальный пример человека, перешедшего от открытого восхищения лютеранством к недоверчивой настороженности, а от нее — к публичной оппозиции.

Ульрих Цазий, близко знавший и Эразма, и Лютера, оставил нам сравнительный портрет обоих деятелей, и остается лишь сожалеть, что он не счел нужным посвятить этому предмету отдельную книгу. Тем ценнее для нас его свидетельство: «Эразм всегда старается скрыть свои выдающиеся умственные способности, так, что иногда кажется, будто он сам о них не догадывается; Лютер, напротив, любит бахвалиться ими и выставляет их напоказ. Лютером владеет воинственный дух, порождающий вокруг себя вражду, тяжбы, ревность, гнев, ссоры, расколы, зависть и убийства. Эразм всегда настроен миролюбиво, и от него исходит дух мягкости, доброжелательности, благонравия, верности и снисходительности. Лютер говорит первое, что приходит ему в голову, а потом защищает свои высказывания с жаром и настойчивостью; Эразм излагает свои убеждения сдержанно и скромно, в самом любезном тоне. Когда речь заходит о толковании отрывков из Священного Писания, трудных для понимания, Эразм старается прояснить их смысл исходя из общего контекста; если тот или иной эпизод кажется ему двусмысленным или вызывающим сомнения, он почтительно оставляет его в стороне. Лютер поворачивает, переворачивает и выворачивает наизнанку каждое слово, пока весь контекст не зазвучит по-другому, а вся книга не наполнится туманом и мраком непонимания. Что уж говорить о том бесстыдстве и нахальстве, с каким он ищет и находит в священных книгах, начиная с Ветхого и кончая Новым Заветом, в каждой их главе, одни лишь проклятия и угрозы в адрес папы, епископов и прочих лиц духовного звания, так, словно Бог веками только тем и занимался, что предавал анафеме священников». Разумеется, противопоставляя обоих мыслителей, автор доходит до крайней точки, однако его оценки позволяют нам понять, почему вопреки внешним сближающим факторам Эразм и Лютер так и не смогли между собой договориться.