— Ни с места, злодей! — закричал Дун Чэн и тут же одним ударом поверг его наземь.

В этот миг Дун Чэн проснулся и понял, что все это лишь сон, столь же невероятный, как сон о муравьином царстве Нань-гэ[53]. Во сне Дун Чэн громко поносил Цао Цао.

— Вы хотите нанести вред Цао Цао? — воскликнул Цзи Пин.

Дун Чэн онемел от испуга.

— Не пугайтесь, дядюшка! — сказал Цзи Пин. — Я хоть и простой лекарь, но никогда не забываю о ханьском императоре. Много дней подряд я замечал, что вы охаете и вздыхаете, но не осмеливался расспрашивать, и только слова, сказанные вами во сне, открыли мне ваши истинные чувства. Не будем обманывать друг друга. Если я могу быть чем-нибудь полезен, пусть уничтожат девять колен моего рода, я все равно не раскаюсь!

— Боюсь, что вы не чистосердечны! — Дун Чэн закрыл лицо руками и заплакал.

Цзи Пин прокусил себе палец в знак клятвы. Тогда Дун Чэн вынул указ и велел Цзи Пину прочесть его.

— Боюсь, что наши нынешние планы не увенчаются успехом! — добавил он. — С тех пор, как уехали Лю Бэй и Ма Тэн, мы ничего не можем предпринять. Я заболел от волнения.

— Не беспокойте князей: судьба Цао Цао в моих руках! — заявил Цзи Пин.

Дун Чэн заинтересовался.

— Цао Цао часто страдает головными болями, — пояснил Цзи Пин. — Он всегда зовет меня, и я даю ему лекарство. Достаточно напоить его зельем, и войска не надо будет подымать!

— Спасение Ханьской династии зависит от вас! — воскликнул Дун Чэн.

Цзи Пин распрощался и ушел, а Дун Чэн направился во внутренние покои и вдруг увидел, что его домашний раб Цинь Цин-тун шепчется с прислужницей Юнь-инь. Сильно разгневанный Дун Чэн хотел предать раба смерти, но, поддавшись уговорам жены, передумал и велел дать обоим влюбленным по сорок ударов палкой. Потом Цинь Цин-туна заперли в погребе. Затаив злобу, он ночью сломал железный запор, перепрыгнул через стену и бежал. Явившись во дворец Цао Цао, он сообщил ему о заговоре. Цао Цао увел его в потайную комнату и расспросил все подробности.

— Ван Цзы-фу, У Цзы-лань, У Ши и Ма Тэн в доме моего хозяина замышляют что-то против вас. Хозяин показывал им кусок белого шелка, но что на нем написано, я не знаю. А недавно я видел, как Цзи Пин прокусил себе палец в знак клятвы.

Цао Цао укрыл Цинь Цин-туна во дворце, а Дун Чэн, зная лишь, что тот бежал, даже не стал его разыскивать.

На другой день Цао Цао притворился, что страдает головной болью, и вызвал Цзи Пина. «Теперь злодею конец», — подумал лекарь и, захватив с собой зелье, отправился во дворец. Цао Цао лежал на своем ложе и велел Цзи Пину приготовить лекарство.

— Один глоток, и боль пройдет, — сказал Цзи Пин. Он велел принести сосуд, и тут же на глазах стал готовить питье. Когда оно закипало, Цзи Пин тайно подлил яду и поднес Цао Цао. Тот медлил.

— Пейте, пока горячее! — уговаривал Цзи Пин. — Несколько глотков — и сразу поправитесь.

— Вы читаете ученые книги и должны знать этикет, — возразил Цао Цао. — Когда заболевшему государю предлагают лекарство, его сначала пробуют сановники. Если лекарство должен выпить отец, его сначала пробует сын. Вы для меня самый близкий человек, почему же вы не пробуете прежде, чем дать мне?

— Лекарство делается для больных. Зачем его пробовать здоровому?

Цзи Пин понял, что заговор раскрыт, и, бросившись на Цао Цао, силой пытался влить ему в рот отраву. Цао Цао отшвырнул чашу, она разбилась вдребезги. Слуги тотчас же схватили лекаря.

— Я не болен! Я испытывал тебя, — вскричал Цао Цао. — А ты и в самом деле пытался отравить меня.

Двадцать здоровенных тюремщиков поволокли Цзи Пина в сад на допрос. Цао Цао восседал в беседке, а Цзи Пин связанный лежал на земле. На лице его не отражалось ни тени страха.

— Я считал тебя лекарем! Как ты смел подсыпать мне яду? — начал Цао Цао. — Тебя кто-то подослал. Назови их, и я прощу тебя.

— Ты — злодей! Ты обижаешь государя и обманываешь знатных! — выкрикнул Цзи Пин. — Не я один — вся Поднебесная ждет твоей смерти!

Цао Цао трижды настойчиво повторил вопрос, но Цзи Пин твердил:

— Я сам хотел тебя убить! Меня никто не подсылал! Замысел мой не удался, ну что ж, я умру, и только.

Цао Цао приказал бить его. В течение двух часов стража избивала несчастного лекаря. Кожа его повисла клочьями, кровь заливала ступени беседки. Опасаясь, что Цзи Пина забьют до смерти, так и не добившись у него признания, Цао Цао велел дать ему передохнуть.

На следующий день Цао Цао устроил пиршество и пригласил всех сановников. Не пришел лишь Дун Чэн, сославшись на болезнь. После того как вино обошло несколько кругов, Цао Цао сказал:

— Что-то невесело у нас на пиру! Но у меня есть человек, который всех нас развеселит! — И он крикнул страже: — Введите его!

К ступеням подтащили закованного в кангу[54]Цзи Пина.

— Известно вам, что этот человек был связан с шайкой злодеев, которая собиралась изменить двору и убить меня? Небо разрушило их планы. Вот послушайте, что он засвидетельствует!

Цао Цао велел бить Цзи Пина, и тот в беспамятстве упал. Бедняге брызнули в лицо водой, и он снова пришел в себя.

— Цао Цао, злодей! — простонал Цзи Пин, широко раскрывая глаза и стискивая зубы. — Убей меня! Чего ты ждешь?

— Соумышленников было шесть, а вместе с тобой семь, — спокойно произнес Цао Цао.

Цзи Пин отвечал бранью. Ван Цзы-фу и его сообщники сидели, словно на иголках. Цзи Пина попеременно то били, то обливали водой, но не могли вырвать у него мольбы о пощаде.

Цао Цао понял, что ничего не добьется, и велел увести лекаря. Все сановники разошлись. Цао Цао оставил только Ван Цзы-фу и еще троих на ночной пир. У них душа ушла в пятки, но им ничего не оставалось, как только ждать.

— Я бы не стал вас задерживать, если бы мне не хотелось узнать, о чем вы совещались с Дун Чэном, — произнес Цао Цао.

— Мы с ним ни о чем не совещались, — заявил Ван Цзы-фу.

— А что было написано на белом шелке?

Все утверждали, что ничего не знают. Цао Цао велел привести Цинь Цин-туна.

— Где и что ты видел? — спросил его Ван Цзы-фу.

— Вы вшестером, укрывшись от людей, что-то писали, — сказал Цинь Цин-тун. — Вы не можете это отрицать!