Фланелевые брюки и рубашка с закатанными рукавами сидели на большегрудой узкобедрой Олли как влитые и очень ей шли. У нее была короткая густая шевелюра цвета перец с солью. Олли подперла локоть ладонью и курила сигарету, крепко держа ее длинными пальцами в пятнах табака.

— Какая милая вещица — ну, ружьишко твое! Поставь его у приемника. Мы же не хотим, чтоб оно выстрелило и убило старика Ривера со второго этажа. — Олли пожала Штефану руку. — Я Оливия Лейн. — Лицо морщинистое, массивные челюсти, но кожа здоровая, и ясные карие глаза. — Боже, такой милый мальчик, и серебро носит! — Очевидно, она имела в виду медальон. — Ну и сюрприз! Милый, чем тебя угостить? Что предпочитаешь? Виски? Джин?

Розоволицая Пикси похлопала по стулу и, когда Штефан сел, стала перебирать бумаги на секретере.

— Откуда ты знаешь Франческу Брайон?

— Она дружила с моей матерью, — соврал Штефан. Ложь по-прежнему сочинялась сама собой, а вот английский подводил. — Из-за войны они потерять… потеряли друг друга. Мама говорить… говорила мне, что миссис Брайон в Америке, но я забывал… забыл, а сейчас вспомнил. Можно закурить? У вас есть зажигалка? — Штефан вытащил сигареты Джорджа.

— Боже мой, «Плейерс»! — обрадовалась Пикси, когда Штефан предложил ей сигарету. — Оливия держит только русские.

Она протянула Штефану спички, и он дал прикурить ей, а потом закурил сам. Сразу полегчало.

— В Лондоне живет человек, которого мама хочет разыскать. Она говорит, что он дружит с миссис Брайон, поэтому я и прийти… пришел. Человека зовут Майкл Росс.

— Ха! — Оливия хлопнула себя по бедру. — Вот так дела! Твоя мама не в курсе, что Фрэнки заграбастала Еврейчика? Пикси, милая, ты же помнишь Еврейчика, ну, Майкла Росса? Душка, просто душка, глядя на него, мы все слюни пускали, но дотащить его до алтаря удалось одной Франческе.

— Они женаты?

— Уже нет, бедная Фрэнки недолго радовалась. По-моему, Еврейчик никогда ее не любил. Фрэнки однажды обмолвилась, что он чуть ли не с детства сохнет по какой-то девушке. Думаю, ей и принадлежит сердце Майкла. — Оливия протянула Штефану виски. — Слушай, а это не твоя матушка?

— Тш-ш-ш, Олли, что за вопрос?! — Пикси затолкала бумаги в ящик секретера и не без труда закрыла. — Получается, американский адрес тебе не нужен, — сказала она Штефану. — Загляни в наш бывший дом в Блумсбери. Видишь ли, прежде он принадлежал моей маме, а Фрэнки жила здесь, в Риджентс-парке. Наверное, поэтому тебе и дали этот адрес. Господи, в двадцать девятом, когда папа потерял все деньги, такое началось! Мы были в Амальфи и только наполнили бассейн. Я думала, что умру! Пришлось продать все наши чудесные дома. Фрэнки купила наш особняк в Блумсбери, а здесь любезно позволила поселиться мне. Так мы тут и остались. Мы выжили, правда, милая Олли?

— В самом деле! — вздохнула Оливия. — Чудесные были времена, а потом от войны и пайков пошла тоска зеленая.

— Да уж… — мечтательно протянула Пикси. — Я так скучаю по бифштексу…

— Пикси, а помнишь вечеринки Франчески Брайон в этой самой комнате? Фрэнки приводила интересных бедняков. Мы этих наивных самородков просто обожали! Если не путаю, Еврейчика она откопала в парке. А как мы путешествовали! У твоей мамы замки чуть ли не по всему миру! Счастливые времена, правда, Пикси?

— У мамы слабые легкие, и после биржевого краха она поселилась на речном пароходе, который папа купил специально для нее, а у моего брата Хаттлстоуна появилась пагубная страсть к балету… только тебе все эти подробности ни к чему, — грустно проговорила Пикси.

— Так я смогу найти Майкла Росса? — Штефан поднялся. В комнате было душно. Как они здесь живут без свежего воздуха? — Вы знаете, где этот дом?

— Не спеши, красавчик! — усмехнулась Оливия. — Допивай свой виски. Давай, твое здоровье! Боюсь, в Блумсбери Майкла нет.

— Думаешь, он в Вайоминге?

— Нет, милая, он вернулся сюда году эдак в сороковом, поглядел, как вылупился первенец, а потом снова умчался то ли в Африку, то ли еще в какую охваченную войной глухомань. Бедняжка Фрэнки до смерти устала от беготни по бомбоубежищам и ежеминутных отключений воды. Младенцу условия нужны, не в водке же его купать, даже если ты Франческа Брайон! В сорок втором она увезла сына в Америку к младшей сестре Ингрид, а дом в Блумсбери засыпали нафталином и закрыли.

— Я об этом не слышала! — возмутилась Пикси. — Мне никто ничего не рассказывает. Олли, так где сейчас Еврейчик? Этот парень должен его найти. Неужели никто не знает?

— К Франческе в Америку Майкл не поехал, это мне точно известно. Он может быть где угодно. В свое время у него была студия неподалеку от Тоттнем-корт-роуд. Франческа говорила, до войны Еврейчик там дневал и ночевал. Вероятно, он и сейчас там.

— Мне пора, — проговорил Штефан. — Я отнимаю у вас слишком много времени. Вы объясните, как попасть на Тоттнем-корт-роуд?

— Я план тебе набросаю, — пообещала Оливия, залпом допивая виски. — Ты точно больше ничего не хочешь? — Она пристроила сигарету среди фарфоровых котят на каминной полке и, повалив стопку писем, опустила крышку секретера.

— Пока Олли рисует план, покажу тебе работу Майкла, — сказала Пикси и другой извилистой тропкой повела Штефана по мебельному лабиринту. — Когда я была совсем юной, Майкл умолял мою маму, чтобы позволила мне ему позировать. Говорил, что перевидал немало красоток натурщиц, но такой чудесной кожи ни у кого не встречал.

На дальней стене среди гобеленов, изображающих котят с клубками шерсти, висел портрет девушки.

— Вот, смотри, мама говорит, это вылитая я.

На картине юная Пикси смотрела через гладкое обнаженное плечо. Медные кудри ниспадали на спину, обтянутую темно-синим бархатом платья. Где-то неподалеку пылали свечи или дрова в камине, и губы, щеки и обнаженное плечо девушки озарял розоватый свет.

Неужели на портрете вот эта миниатюрная женщина с лихорадочным румянцем и лошадиными зубами?

— Вы были такой? — выпалил Штефан и лишь потом сообразил, что опростоволосился. - Но Пикси, вероятно, привыкла, что люди отмечают разницу между портретом и ею сегодняшней, и не обиделась.

— О да. Я очаровала его, околдовала. Я была его музой. — Она сняла очки, будто они волшебным образом все меняли, и подслеповато всмотрелась в картину. — Он еще многие-многие годы писал рыжеволосых девушек. Я была его Джейн Моррис, его Лиззи Сиддал[25].

— У Майкла всегда было особое видение мира и неповторимый почерк, — с чувством подхватила Оливия и вручила Штефану листок бумаги. — Вот, этот план приведет тебя в район студии, а там спросишь. Вряд ли, конечно, ты застанешь Еврейчика. Если что, возвращайся, на ночь приютим, за пианино у нас есть раскладной диван.