Обратная стратегия состоит в том, чтобы предполагать (или сформировать) в каждом ангела и наоборот, давать ему максимум ответственности и свободы (как говорили греки: «честным людям не нужно много законов»). Православие родилось и действует в рамках стратегии: «воспитай святого и полностью доверься ему». Для него существенно воспитание и образование. Бюрократическое же государство возникает в рамках стратегии: «воспитай различных и ограничивай их, не давай им ничего сделать».

Православие в принципе не понимает, зачем плевать на воспитание, мучить систему образования реформами, плодить дьяволов, а потом не доверять им, придумывать, как с ними бороться («борьба с коррупцией!») и как их ограничивать («власть под контроль народа!»), если лучше с самого начала все внимание отдать образованию, чтобы воспитывать святых, а потом, наоборот, облечь их полным доверием и властью, убрав лишнюю регламентацию и сделав невозможным оппортунистическое поведение.

Естественно, настоящая бюрократия с недоверием относится к православному типу святости, который рассматривается не как абсолютный, а как один из возможных, одно из многих различий (опасное еще и тем, что выдает себя за единственное), а то и вообще как нечто симулированное. Такой подход говорит больше о том, кто смотрит, нежели о наблюдаемом, а также о постмодернистской бюрократии, чем о Православии. Имеющийся же в России ренессанс Православия скорее способствует дебюрократизации. Там, где Православие проникает в государство, оно отменяет рациональное поведение бюрократа (которое в данных условиях может привести только к оппортунизму) и заставляет принимать решение по совести, вне рамок инструкций и полномочий. Благодаря таким (и иным) внесистемным стимулам, система что-то вообще делает, а не работает вхолостую, не является чистым симулякром.

Бюрократия идеально соотносится с экспертократией. Эксперты возникают там, где уже велика комплексность системы, они есть те, кто спекулируют на комплексности, как бы упрощая ее, чтобы затем снова породить. В обществе, живущем по совести или по справедливости, вообще там, где есть простая ясность самого глубокого и великого начала, никакие эксперты не нужны. Эксперты спекулируют на тяге к простоте в условиях сложности.

Во всех великих исторических обществах (например, в древнем Китае, древнем Израиле, древней Греции) правили не эксперты, а поэты, пророки, святые и философы. Была система, которая их систематически порождала. Современная система производит различия (информационный мусор) и специалистов по их упаковке и утилизации (экспертов). В противном случае общество задохнулось бы от отходов собственной жизнедеятельности.

Когда Платон говорил, что государством должны управлять философы, это было не просто лоббированием интересов определенной профессии или личными амбициями. Философ есть тот, кому, во-первых, можно доверять по причине его полной неангажированности материальными благами, суетной славой, во-вторых, он всю жизнь экзистенциально проживает в постоянной кризисной ситуации и принимает решения в отсутствие регламентации.

Реальное управление и есть управление в отсутствие регламентации и в кризисной ситуации. Греческие философы в полисах воспитывали философов и вручали им власть, а не громоздили законы и инструкции. Они знали: в каждый отдельный момент управления каждая отдельная голова примет нужное и правильное решение, лучшее, чем некий обший закон или инструкция. Если эти не смогут принять лучшего решения, значит, вообще не сможет никто. В древнем Китае чиновник, прошедший через систему поэтических, философских и юридических экзаменов, получал всю полноту власти на данной территории. Единственный пункт, который он обязан был согласовывать с императором, — смертный приговор. Никаких сторонних виз, контроля, комиссий, сдержек и противовесов и проч. Если не доверять, то зачем было учить?

Заменить человека в управлении функцией, регламентизировать и кибернетизировать деятельность управленца — это утопический проект по превращению человека в машину и по постановке машины над человеком. Чем серьезнее этот проект осуществлялся в истории, тем дальше от власти оказывались философы. Сегодня в экспертократической бюрократической системе этот проект не просто умер, он мумифицировался (мумия есть симулякр), а затем еще и зомбировался (зомби — искусственно оживленные мертвые). Система изображает то, что отменяет.

Оппонент. Что же тогда может быть источником настоящих инноваций и как победить симуляцию?

О. М. Симуляция есть там, Где заранее выставлены критерии, которым должен соответствовать ответ. Под эти критерии все и подгоняется. Там, где нет заранее известных критериев, невозможна и симуляция. В случае необходимости все же пройти какой-то экзамен человек вынужден принимать на себя максимум возможных компетенций, то есть старается быть готовым ко всему. Но возможно ли в наше время, время избытка всевозможного информационного мусора, господства разнообразия знать ВСЕ?

Да, если речь идет о старой доброй философии, которая (вспомним гераклитово «многознание уму не научает») во все времена была способом жизни в информационном мусоре и одновременно способом борьбы с ним. Старые метафизические системы, ведомые вопросом: «Почему есть сущее, а не наоборот Ничто?», охватывали в этом вопросе ВСЕ сущее, и искали принцип его существования. Меняя этот принцип, они порождали и метафизические инновации, которые становились основой для всех прочих инноваций. При этом именно философия заявляла, что «она знает, что ничего не знает».

Философия могла бы дать новую вариацию старого вопроса, пойти к условиям его возможности, которая ставила бы пред-вопросы (типа «что есть Бытие?»). Импульсы, полученные от такой философии, могли стать если не фундаментом действительно новой цивилизации, то, по крайней мере, вирусами, которые бы заставили мутировать нынешнюю культуру.

Инвестиции в философию — единственные инвестиции, которые могут привести к инновациям. Философия — единственное место в системе, откуда можно ждать истинных инноваций. Философ «содержит» в себе журналиста (знание обо всем, вопрошание, открытость) и эксперта (знание глубокое, принципиальное, умение различать важное и неважное). Именно поэтому философ может вывести из тупика медиакратии и экспертократии.

Раньше за основу была взята парадигма «образования», функционирующего как самосбывающийся прогноз, осуществляющий, тем самым, управление будущим. На самом деле выставляемый образованием «образ» отсекает ненужные образы будущего и ориентирует человека в направлении «правильного образа». Институтом, который соответствует этой парадигме, является университет «гумбольтовского типа».

Поскольку мы являемся свидетелями кризиса «гумбольтовского университета», может возникнуть иллюзия, что коль скоро с господством «определенного образа» покончено, то будущее избавляется от своих оков и имеет некие вариативность и открытость.

Однако вместе с отменой определенного будущего было отменено и будущее вообще (инновации стали порождением различий и перетасовкой прошлого, симуляцией), так как неопределенного, вариативного будущего, по всей видимости, не бывает.